Лоцман - Джеймс Купер

— И разве эти мысли не убеждают тебя возвратиться на путь верности твоему государю и родине, Джон? — глухо спросила Элис.

— Отбрось эту глупую мысль! — воскликнул лоцман, словно опомнившись и укоряя себя за минутную слабость. — Так всегда бывает с людьми, если они выделяются своими деяниями. Но вернемся к твоему визиту, Элис! Я могу спасти себя и товарищей из этой нелепой тюрьмы, но ради тебя я хотел бы избежать кровопролития. Не знаешь ли ты средства, как это сделать тихо?

— Когда наступит утро, вас отведут в комнату, где мы впервые увиделись. Это будет сделано по просьбе мисс Говард. Она скажет, что ею движут жалость и сострадание к вам и что ей хочется выведать действительное ваше положение. Ей не откажут в такой просьбе. И, в то время как стража останется за дверью, вас проведут через другую дверь в покои того же крыла, откуда через окно вам легко будет выпрыгнуть на землю, где растет кустарник. А дальше мы доверим вашу безопасность вашему собственному благоразумию.

— А если этот Диллон, о котором ты говорила, подозревает правду, как ты ответишь перед законом за то, что помогла нашему бегству?

— Я думаю, он не знает, кто находится среди задержанных, — задумчиво ответила Элис, — хотя, возможно, одного из твоих товарищей он узнал. Но им движет личное чувство, а не общественный долг.

— Я это подозревал, — ответил лоцман с улыбкой, которая скользнула по его лицу, еще так недавно отражавшему борьбу неукротимых страстей. Эту улыбку можно было бы сравнить с пламенем пожара, которое, затихая, вспыхнуло, чтобы в последний раз осветить окружающие развалины. — Этот молодой Гриффит своей безрассудной опрометчивостью свел меня с прямого пути, и будет справедливо, если его возлюбленная пойдет ради него на некоторый риск. Но от тебя нельзя этого требовать, Элис! Ты лишь гостья в их доме, и не нужно тебе быть замешанной в этом злополучном деле. Если мое имя станет известно этому американскому отступнику, полковнику Говарду, ему понадобится вся благосклонность короля, которую он купил, отстаивая дело тирании, чтобы защитить себя от взбешенных министров.

— Я боюсь доверить столь тонкое дело моей юной приятельнице, — проговорила Элис, покачивая головой.

— Помни, она может сослаться на свою привязанность. А ты разве можешь сказать всему миру, что все еще с добрыми чувствами вспоминаешь человека, которого сама клеймила такими позорящими словами?

Легкий румянец покрыл щеки Элис Данскомб, и она чуть слышно ответила:

— Больше нет надобности оповещать мир об этой слабости, хотя она действительно существовала. — Затем румянец исчез, и лицо ее стало мертвенно бледным, а глаза заблистали необычным огнем. — У меня можно взять только жизнь, Джон, — добавила она, — и ради тебя я готова ею пожертвовать!

— Элис! — воскликнул тронутый лоцман. — Моя добрая, милая Элис!

В этот критический миг в дверь постучал часовой и, не дожидаясь ответа, поспешно вошел в комнату. Он заявил, что Элис должна тотчас же уйти. Элис и лоцман, которым хотелось точнее договориться о подробностях предполагаемого бегства, запротестовали, но солдат, опасаясь наказания, остался непоколебим, и страх, что ее здесь обнаружат, заставил Элис уйти. Она встала и медленными шагами направилась было к двери, когда лоцман, дотронувшись до ее руки, выразительно прошептал:

— Элис, мы еще увидимся, прежде чем я навсегда покину этот остров.

— Мы увидимся утром, Джон, — тоже шепотом ответила она, — в комнате мисс Говард.

Он отпустил ее руку, и Элис выскользнула из комнаты, а нетерпеливый часовой сейчас же затворил дверь и молча повернул ключ в замке. Лоцман остановился, прислушиваясь к их шагам, а когда все стихло, снова начал ходить взад и вперед по комнате, время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть на несущиеся по небу облака и стонущие дубы, огромные ветви которых дрожали и качались под порывами ветра.

Через несколько минут буря страстей в его душе сменилась обычным для него спокойствием неустрашимого человека. Он снова сел там, где застала его Элис, и начал размышлять над событиями разных времен, а затем, по обыкновению, перешел к обдумыванию новых смелых и широких планов, всегда легко зарождавшихся в его неутомимо деятельном уме.

ГЛАВА XV

Сэр Эгьючик: Мой разум не такой уж основательный, но основание у меня разумное.

На лице капитана Борроуклифа, когда часовой ввел его в комнату третьего арестанта, было выражение того полусознания, когда взгляд, особенно пытливый, чередуется со взглядом пустым — в такую минуту человеческое лицо очень похоже на апрельский день, то ясный и приветливый, то облачный и мрачный. Важный и торжественный вид, с каким капитан приступил к делу, свидетельствовал о том, что этот неожиданный визит имел совершенно определенную цель. Величественным жестом Борроуклиф приказал часовому удалиться и, пока солдат затворял дверь, оставался на месте, покачиваясь из стороны в сторону и с напряжением нетрезвого человека прислушиваясь к скрипу двери. При этом он устремлял на то место, откуда доносился звук, тот глубокомысленный взгляд, который у многих людей скрывает отсутствие мыслей. Убедившись, что его уже никто не потревожит, он быстро, по-военному повернулся кругом, дабы встретиться лицом к лицу с тем, кого искал. Гриффита, как мы знаем, нашли погруженным в сон — правда, неспокойный и настороженный. Лоцман спокойно ждал посещения, которое он, по-видимому, считал несомненным. Но их товарищ — не кто иной, как командир отряда морской пехоты капитан Мануэль — пребывал в совершенно ином состоянии. Хотя ночь была холодная и бурная, он, сбросив с себя камзол и большую часть маскировки, с унылым видом сидел на одеяле, одной рукой вытирая катившиеся по лбу крупные капли пота, а другой то и дело судорожным, машинальным движением хватаясь за горло. Мануэль бессмысленно уставился на вошедшего и, хотя почти не изменил своих занятий, более усердно стал прикладывать ко лбу носовой платок да чаще хвататься за шею, как бы желая убедиться на опыте, какое давление она может выдержать без чрезмерного неудобства.

— Приветствую вас, друг! — сказал Борроуклиф, нетвердым шагом приближаясь к арестованному и без церемонии усаживаясь подле него. — Приветствую вас, друг! Неужели королевство находится в такой опасности, что джентльмены бродят по острову в мундире полка incognitus, incognitii, torum… note 30 . Черт побери, я совсем позабыл латынь! Скажите, мой друг, вы не из числа этих torum?

Мануэль дышал тяжело, чего и следовало ожидать, после того как он с такой силой хватался за горло. Но, отбросив свои предчувствия, он ответил с большей горячностью, чем того требовали благоразумие или сложившиеся обстоятельства:

— Говорите про меня все, что хотите, и обращайтесь со мной, как вам угодно, но я не желаю, чтобы меня называли тори! note 31

— А, значит, вы не torum! Что ж… видно, военное министерство ввело новую форму! Ваш полк, должно быть, заслужил эти нашивки, штурмуя какую-нибудь плавучую батарею? А то, быть может, вы служили в морской пехоте? Ну как, я прав?

— Ваша правда, — более решительно ответил Мануэль. — Я два года прослужил в морской пехоте, а до этого я служил…

Мануэль, которому было неясно, что означают все эти шуточки капитана, его просьбу, высказанную на чистом английском языке, понял с первого слова и тут же с большой ловкостью вытащил из кармана собеседника одну из запыленных бутылок полковника Говарда. Борроуклиф достал бокалы и, по всем правилам науки выбив из бутылки пробку, передал своему пленнику бокал вина. Ни тот, ни другой не произнесли при этом ни слова. Оба джентльмена единым духом осушили свои бокалы и прищелкнули языком так, что звуки эти напомнили пистолетные выстрелы завзятых дуэлистов, хотя и не были столь тревожными и грозными. А затем хозяин возобновил прерванную беседу.

— Люблю, когда бутылка заплесневела и покрыта пылью с паутиной, — это верный признак, что содержимое великолепно, — сказал он. — Такое вино не застаивается в желудке, оно идет прямо к сердцу и тотчас превращается в кровь. Но как быстро я вас узнал! Такое распознавание — франкмасонство нашего ремесла. Я сразу угадал, что вы за человек, как только увидел вас в нашем караульном помещении. Но я решил доставить удовольствие старому воину, хозяину этого дома, позволив ему, из уважения к его старости и бывшему чину, провести допрос. Я узнал вас, как только увидел. Я встречал вас прежде!

Теория Борроуклифа насчет превращения вина в кровь, по-видимому, полностью оправдывалась на примере командира морских пехотинцев. Пока он и капитан пили мадеру, а это, как читатель легко поверит, продолжалось, пока в бутылке оставалась хоть капля вина, с пленником происходила какая-то чудесная перемена. Пот больше не катился с его лба, а неприятное ощущение в горле исчезло. Поэтому он перестал судорожно хвататься за горло. На лице его появилось выражение холодного и пытливого интереса, который в какой-то степени был естественным для его положения.