7 проз - Вячеслав Курицын

- Молодость ест пряники золоченые да и думает, что это-то и есть хлеб насущный, а придет время - и хлебца напросишься, - уведомил мужичонка.

- Но толковать об этом не для чего, - неожиданно для себя завершил абзац Артемьев и быстро хлопнул ладонью по губам, будто заталкивая обратно в рот невесть как случившиеся слова.

- Я путешествовал без цели, без плана, - продолжал парнишечка, - и всячески баловался. Имел отношение к некоторой герцогине, но она надсмехнулась надо мной, предпочла не меня. Не глубоко, но пораженный в сердце, я решил отдохнуть в тихом местечке, а потому поселился на окраине Рима, в Италии. Городок понравился мне своей патриархальной провинциальностью, полупустыми сонными улицами, знойной также тишиной. Две недели я отдыхал, словом не перекинувшись ни с одной живою душой, а своей душой был умиротворен. И вот через пару недель, гуляя в субботний вечер по пустынному центру, я заглянул в маленький бар, где сомнамбулические посетители тянут из тарелок, как коктейль через трубочку, свои макаронины, а над стойкой стрекочет телевизионный приемник, демонстрирующий "World News". Я остановился, прислушался, выпил мадеры... Зашла речь о спорте, и флегматичный итальянский комментатор сообщил, что сегодня в полуфинале какого-то европейского кубка "Барса" принимает то ли "Гамбург", то ли еще кого... не помню. Но что-то встрепенулось во мне, что-то вдруг встрепенулось, и я понял, что очень давно не видел воочию футбольных состязаний, и тут же поехал в воздушный порт и посредством самолета улетел в Барселону, приспев как раз к началу матча... Игра, признаться, не произвела на меня исключительного впечатления - текла вяловато, футболисты все были пьяные, судья тоже, лыка никто не вязал, и все это мне быстро наскучило. И вдруг я услышал мужской голос: "Параша, ты не устала?" - и звучал этот голос по-русски! "Ничо", - ответил другой голос, женский, но на том же языке! Я резко обернулся, взор мой затуманился. Красивый молодой человек в фуражке держал за руку девушку невысокого роста в соломенной шляпе. "Вы русские?" сорвалось у меня невольно с языка...

Рассказ был прерван приглушенными рыданиями. Это наш мужичонка, положив безутешную голову на стол, чуть мимо шашлыка, мелко и горько вздрагивал всем телом. Я потряс его за плечи. Мужичонка махнул рукой.

- Ничего, ничего, уже прошло... Продолжай, сынок, продолжай... Русские... Да, русские. На том же языке...

- Ну и вот, - продолжил парнишечка. - "Да, русские", - ответил молодой человек. Я весь заколотился, представился. "Меня зовут Сидоров, - сказал молодой человек, - а это моя сестра, Парашенька". Очень, говорю, приятно, а у самого слезы лезут из всех щелей. "Ну, - говорит, - его в жопу, этот футбол. Пойдем к нам в гости". И пошли... Выяснилось, что Сидоров с сестрой застряли в Барселоне по аналогичной причине: им, как и мне, хотелось тишины и покоя. Вдали, так сказать, от шума городского. Девушка показалась мне весьма миловидной, но нисколько не походила на своего брата. Жили они недалеко от стадиона, на тихой улочке в центре. Мы поужинали кислым молоком. Разговаривали, обменивались мнениями, нашли друг в друге родственных душ: я даже всплакнул. Параша поначалу меня дичилась, да брат сказал: "Не дичись! Он не кусается!" - и она дичиться перестала, была весела, похохатывала, но с течением времени устала и ушла спать. Скоро и я засобирался, опасаясь пропустить последний самолет. Сидоров взялся проводить меня до воздушного порта. Мы уже простились, скупо поцеловавшись, и я, вместе с иными пассажирами, пошел к большой металлической птице, но тут возникла запыхавшаяся Параша, нашедшая под столом оброненный мною носовой платок. Я ее сердечно поблагодарил.

Домой я вернулся, весь разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий. Всплакнул. А засыпая, подумал, что за весь вечер ни разу не вспомнил о своей герцогине.

На другое утро (я уже проснулся, но еще не встал) под окном послышался стук кастаньет и голос, в котором я признал голос Сидорова. Голос Сидорова пел: "Затуманила багря-янец заката и укрыла нежный гля-янец кувшинок в обрамленьи тростни-ика-а-а..." Я отпер дверь. "Здравствуйте, - сказал Сидоров. - Вот, махнул к вам первым самолетом. Дивное потому что утро. Пойдемте пройдемся. Жаворонки поют". Мы долго гуляли по лугам, откровенничали, как двое русских, гуляющих по лугам. Сидоров рассказал мне, что страстно желает стать художником, но, как назло, не умеет рисовать. Я в свою очередь поведал ему о своей страсти к герцогине. Всплакнули. Потом полетели в Барселону глянуть на сидоровские этюды. Этюды оказались нехороши, словно животное хвостом малевало. "Да, - сказал Сидоров, - вы правы. Но что делать? Страсть живет во мне..." Мы пошли искать подевавшуюся Парашу и обнаружили ее на развалинах Колизея... то есть нет, мы же были в Барселоне и обнаружили ее на каких-то иных, не менее впечатляющих развалинах. Она сидела на высочайшей из них и болтала ногой. Я упрекнул ее в неосторожности, но она только засмеялась и высунула язык. "Не дразните ее, - молвил Сидоров, - а то она назло еще спрыгнет вниз головой, дабы покончить с собой смертоубийством. Такое уже не раз бывало..." Параша, словно и впрямь демонстрируя свой лихой нрав, стала прыгать с развалины на развалину, как коза и обезьяна, ежемгновенно рискуя сорваться, упасть и быть от сих пор неживой. Наконец она слезла и подошла к нам, дерзко поглядывая, будто показывая, что я ею и ее поведением ущучен и усугублен. И вдруг она как бы застыдилась, потупила глазки и стала водить по песку носком своей очаровательной туфельки. Сидоров откупорил портвейн, разлил и предложил тост: "За здоровье дамы вашего сердца". Параша удивилась: "А разве у него есть дама сердца?" - "А как не быть", - ответствовал Сидоров.

Параша задумалась, ее лицо опять изменилось и стало вновь дерзким и насмешливым. Всю обратную дорогу она хохотала, подпрыгивала и безобразничала. Выкорчевала, допустим, молодую березку и размахивала ею по всем направлениям, а когда нам навстречу попалась семья англичан, то Параша этой березкой эту семью как следует отделала...

- Это верно, - одобрительно кивнул мужичонка, - никчемный народец...

- Да... Сидоров смотрел на ее выкрутасы неодобрительно, но не вмешивался, а только говорил мне: "Будьте снисходительны, она ребенок и ни шиша не смыслит". На обед же Параша вышла в лучшем своем платье, тщательно причесанная, перетянутая и в перчатках. За столом держалась очень чинно, почти чопорно, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки, явно разыгрывая передо мною роль благонамеренной и благовоспитанной барышни. Как только обед кончился, она отпросилась у Сидорова сходить к фрау Луизе. Я спросил, когда Параша ушла, что ж это за чучело, фрау Луиза. Оказалось, вдова местного бургомистра, пустая старушка, но добрая. Параша с ней сошлась на почве любви к некоторым карточным играм. "Вот, - развел руками Сидоров, - такой характер. Но я обязан быть снисходительным с нею".

Вскоре я заторопился на самолет. Сидоров пошел проводить меня, а проходя мимо дома фрау Луизы, окликнул Парашу и погрозил ей пальцем.

Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но со странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Италии редкий запах. Я увидал вдруг небольшую грядку конопли. Запах ее стремительно напомнил мне родину, возбудил меня, я даже всплакнул. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь я в чужой стороне, между чужими?" - горестно подумал я. Но тут в голову мне неожиданно пришла Параша. "А сестра ли она ему?" - произнес я, засыпая и всплакивая.

Две недели я каждый день, как буратино, летал к Сидоровым. Параша будто избегала меня; не повторяя прежних шалостей и вообще не шумя, она казалась огорченной или смущенной. Я ее изучал всячески, как мог, посильно изучал. Она довольно хорошо говорила на всех языках, но было-таки видно, что воспитание у нее какое-то ущербное, деревенское. Я несколько раз заговаривал с ней на эту тему и вытянул, что она действительно до отъезда за границу жила в деревне. Вся она была диковатая какая-то.

Однажды я застиг ее за чтением книги. "Ага, - говорю, - похвально..." Выбора, однако, не одобрил - она читала "Тропик Рака". Решив ее несколько повоспитывать, уселся вечером читать вслух Сидорову "Винни-Пуха". Параша тоже присела, заслушалась. А на следующий день смотрю - бочком ходит, бочком... Винни-Пуху, оказывается, подражала... В общем, привлекала она меня до крайности, да вот мысль терзала, что не сестра она ему, не сестра... И вот однажды, решившись сделать своим друзьям сюрприз, я не через дверь к ним зашел, а стал спускаться с крыши на простыне, чтобы неожиданно возникнуть в оконном проеме и так запросто поздороваться. Но буквально за мгновение до торжества моей фантазии, когда я уже достиг края простыни и готов был с уханьем вывалиться на подоконник, в комнате послышался разговор, заставивший меня осторожно прижаться к стене. Я бы уподобил себя в этот момент выдающемуся сыщику Шерлоку Холмсу...