Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Вскоре так чувствовал каждый молодой дворянин в Пруссии, считавший за честь носить ту же одежду, что и король. Сыновья юнкеров уже детьми отправлялись в кадетские школы либо поступали прямо в полк, начиная службу с нижних чинов. В один прекрасный день юноша, согласно королевскому патенту, становился прапорщиком, а через несколько лет, также согласно отдельному указу короля, его производили в офицеры. (Право присваивать офицерские чины, ранее принадлежавшее командиру полка, Фридрих Вильгельм взял себе.) Такие знаки внимания чрезвычайно сильно влияли на юнкерское чувство собственной значимости. И прежде чем юнкеры сумели это понять, они, сами того не желая, оказались в полной зависимости от монарха, приученные слепо повиноваться королю. А Фридрих Вильгельм продолжал развивать наступление: армейский устав 1726 г. требовал полного и безоговорочного выполнения приказов не только от нижних чинов, но и от офицеров. Читая этот устав, офицер мог утешиться лишь оговоркой: «если только приказ не задевает его честь».

От своего нового офицерского корпуса Фридрих Вильгельм I требовал верности королю, охраны сословной чести и неустанного выполнения служебного долга. По сути, дворянам пришлось принести королю и государству огромную жертву. С юнкерскими «свободами» было покончено. Дворяне, сами того не заметив, превратились в винтики модернизированного абсолютистского государства. И чтобы поддержать жизненный тонус юнкеров, не втаптывать окончательно в землю их родовую спесь, Фридрих Вильгельм всячески развивал представление об офицерском корпусе — главном привилегированном сословии страны. Если между офицерами и штатскими происходили стычки, если в маленьких гарнизонах офицеры придирались к горожанам и пытались ими командовать, король всегда поддерживал офицеров. Так, в 1730 г. генерал Докум сообщал королю о драке между местным жителем и лейтенантом полка. На это Фридрих Вильгельм ответил: «Посадить штатского на гауптвахту. Держать его там 8 дней на хлебе и воде. Когда срок истечет, штатский должен признать свою ошибку и попросить у офицера прощения». В жалобе окружного головы Феррари из Котбуса сообщалось, как капитан фон Мальтиц пообещал его крепко избить, если он не доставит в полк двух высоких рекрутов. Король написал на полях жалобы: «Этот дурак Феррари ни на что не годится. Когда он будет в Вустерхаузене, я разберусь в проделках Мальтица. Думаю, Феррари просто врет!» В глазах короля штатские всегда были не правы, вступая в споры с его «возлюбленными детьми», надменно протестуя против обычных солдатских манер. Свое кредо по поводу отношений между военными и гражданским населением Фридрих Вильгельм выразил в знаменитом изречении: «Штатские всегда рады подложить свинью бравому солдату».

С другой стороны, офицеры, казавшиеся штатским чуть ли не богами, жили при одержимом работой и чувством долга короле не так уж весело. Жалованье их было скудным, и хотя они могли давать себе волю во многих отношениях, на службе король забирал у них все без остатка. Если в ходе какой-либо из бесчисленных инспекций короля ему не нравилась чья-то выправка, строевой шаг или положение ружья, если у кого-то из солдат оказывались плохо начищенные сапоги или грязь под ногтями либо обнаруживалось еще что-то, противоречащее представлениям короля о чистоте и порядке, он мог избить несчастного солдата кулаками или палкой. Но все же по-настоящему серьезная кара постигала командира его полка или батальона — о повышении в чине он мог забыть надолго. Фридрих Вильгельм желал видеть опрятных, прилежных, богобоязненных и бережливых офицеров; им полагалось быть лаконичными, расторопными, деловыми. Господам офицерам запрещалось играть в карты, пить, ходить к девкам, делать долги. Юный лейтенант этой армии не имел иных благ, кроме чести. Ему не полагалось вечером угостить своих товарищей вином — для этого во всей армии существовало простое пиво. И смеяться над этим не рекомендовалось никому, если насмешник не хотел, чтобы узнавший про такие шутки король взял его в серьезный оборот. Никто в прусской армии не мог сделать карьеру, полагаясь лишь на деньги и блестящую фамилию. Униформа была роскошной; все остальное — скудным и строгим.

Кроме униформы, сшитой за счет короля, простой солдат получал ежедневно два гроша или три талера жалованья в месяц. В Берлине и Потсдаме король для своих частей строил казармы; в других местах солдаты квартировали у местных жителей, обязанных всегда иметь для этих непрошеных гостей свободную комнатку. Состоятельные люди могли откупиться от этой повинности, ежегодно внося «квартирные деньги»: генерал или министр — от 90 до 120 талеров, купец или ремесленник — от 30 до 40 талеров. Выступая на учениях или на «ревю» (так именовались королевские инспекции), полки, шагавшие с развернутыми знаменами, под музыку и барабанный бой, являли собой красочное зрелище. Пехота носила синюю униформу с красными, белыми и желтыми обшлагами, тяжелая кавалерия сверкала безупречной белизной, три гусарских эскадрона красовались в ярко-красных мундирах. Буйство красок имело практический смысл: по цветам узнавали как части, так и рода войск. К тому же бездымный порох в те времена еще не изобрели, и когда на поле маневров или боя пороховой чад покрывал пехоту и артиллерию сплошной пеленой, ориентироваться можно было лишь по цветам униформ. Но при всей любви к пестрым мундирам Фридрих Вильгельм прежде всего думал о бережливости. Форма была настолько тесной, то есть экономно сшитой, что со стороны казалось: стоит солдату сделать резкое движение — и она разойдется по швам. Вильгельмина, старшая дочь короля-солдата, писала в своих мемуарах, что постоянно испытывала страх: как бы на кавалерийском офицере не лопнули тесные штаны. Если король, глядя в окно своего дворца, замечал офицера в слишком просторной форме, он его подзывал и, вооружившись ножницами, собственноручно отрезал от формы лишнюю ткань.

Каждый год Фридрих Вильгельм совершал регулярные проверки воинских частей в разных провинциях. Существовало правило: каждую часть король лично инспектирует по крайней мере один раз в три года. В мае и в июне смотр проходили гарнизоны Берлина и Потсдама. Полки выходили в мундирах с иголочки (каждую весну старые меняли на новые), а шляпы новобранцев украшали веточки с дубовыми листьями — старый, еще со времен Великого курфюрста, символ бранденбургских войск на поле боя. К трем часам утра полки подходили маршем на место сбора (чаще всего они собирались у дома командира), в шесть — являлись на поле для маневров, куда затем прибывал король. Полк обнажал головы. Полевой оркестр исполнял протестантский хорал «Иисус, моя вера». Шапки надевали снова. Затем выносились знамена и штандарты — батальоны уже находились на местах. Над полем гремели команды — и вдруг, под звуки труб и барабанов, боевые порядки приходили в движение. Войска двигались как часовой механизм. Чеканным шагом идет пехота: штыки на ружьях — по линейке. Под фанфары, с обнаженными палашами в руках у всадников, скачет кавалерия нога в ногу. На лицах — пыль и пот. «Лево-право! Жир-и-сало!» — ревут унтер-офицеры. Вот вся пехота собирается в строй из трех шеренг — так называемых «пелетонов».[22] Звучит команда: «Огонь!» И один «пелетон» стреляет за другим, по полю катится гром, выстрелы сливаются в один громовой залп, и все они так точны, что иностранные наблюдатели от изумления чуть не выпадают из седел. А под конец — строевая: «Так живем мы, так живем мы, так живем мы во все дни»…

Если Фридрих Вильгельм оставался доволен полком, он обнимал и целовал его командира перед строем, шел к солдатам, запросто, грубовато-добродушно беседовал с ними и выслушивал просьбы или жалобы, а затем обедал с офицерами под тентом, в то время как войска располагались вокруг и звали маркитанток. Если результаты смотра его не устраивали, он грубо отклонял приглашение командира, скакал в ближайшую деревню и обедал там с крестьянами где-нибудь в сарае или под деревом.

Кое-кто уже тогда внимательно присматривался к детищу Фридриха Вильгельма. 27 июня 1725 г. австрийский обер-шпион граф Зекендорф писал в Вену принцу Евгению о впечатляющих «красоте и порядке» прусских частей, о превосходном состоянии их полков и лошадей, ружей и амуниции. Несомненно, Фридрих Вильгельм создал военный шедевр, уникальный в мировой практике. Но одновременно Зекендорф сообщал: «При этом офицеров и нижние чины держат в рабском страхе и подвергают жесткой дисциплине. Офицер, забывший припудрить волосы, может быть разжалован». (Согласно тогдашним предписаниям, парик следовало посыпать белой пудрой.)

Такова была обратная сторона медали: Фридрих Вильгельм держал армию под ярмом прямо-таки варварской дисциплины. «Болтовня», то есть ропот и пререкания в строю, немедленно каралась палками. Отказавшийся выполнять приказ трижды прогонялся сквозь строй (это называлось «бегать под шпицрутенами»), из которого выходил полуживым. Побег, дезертирство карались смертью. Впрочем, такие наказания существовали везде. Было только одно исключение: маленькая армия Ганновера, отказавшаяся от услуг иностранных наемников и питавшая отвращение к телесным наказаниям солдат. Самой ужасной являлась участь простого человека на кораблях британского флота: за малейшую провинность его спину могли до костей обработать девятихвостой «кошкой» либо повесить на корабельной рее и медленно задушить. В прусской армии существовали порядки не намного более гуманные. Впрочем, граф Зекендорф отметил, чем прусская армия выгодно отличается от всех других: офицерам запрещено выряжаться, а также передавать «воспитание» нижних чинов в руки унтер-офицеров. Как и все в армии, офицер нес предельно полный груз ответственности и служебных обязанностей, а взгляд вездесущего монарха, обращенный на офицера, был особенно придирчив.