Нерусская Русь. Тысячелетнее Иго - Андрей Буровский

Ведь в начале Семилетней войны, в 1745–1756 годах, русская армия почти покончила с Фридрихом! И тут при выходе из церкви падает без сознания Елизавета Петровна. Поднять ее?! Но как будто нельзя трогать людей, когда у них «удар»… Померла?! Вроде бы дышит… Императрицу накрывают полотном, но не поднимают с земли, ждут – оклемается или нет? Через два часа императрица встает, и, хотя долго болеет, опасности для ее жизни нет.

…А в действующую армию уже скачет гонец и везет отнюдь не официальную версию двора Елизаветы. Потому что в стране, плюс ко всем прочим радостям, еще и созрел заговор: в случае смерти императрицы престола Петру Федоровичу не отдавать, провозгласить императором малолетнего Павла Петровича, сына Петра и его немецкой жены Екатерины, она же София Августа Ангальт-Цербстская.

Павел родился в 1754 году… Екатерина – регентша при императоре-ребенке, канцлер Бестужев – фактически диктатор. Законностью и не пахнет, идет откровенная борьба придворных партий.

В этот заговор, по некоторым данным, вовлечен и главнокомандующий армией, действующей в Восточной Пруссии, Степан Федорович Апраксин.

Получив известия о «смерти» Елизаветы, С.Ф. Апраксин никак не использовал победу при Грос-Егерсдорфе. Он не закончил оккупации Восточной Пруссии и не занял Кенигсберга (чего ожидали все, включая прусское правительство и жителей самого Кенигсберга).

Чуть узнав о болезни императрицы, Степан Федорович немедленно велел отступать; отступление русской армии больше всего напоминало паническое бегство, окончившееся только на правом берегу реки Неман, в Литве.

Вся эта неразбериха начинается только потому, что идет борьба придворных партий, в разной степени компрадорских. Будь в России нормальное национально ориентированное правительство, все шло бы совершенно иначе.

Судьба арестованного Апраксина печальна: его даже не довозят до Петербурга; под Нарвой, в урочище с очень «подходящим» названием Четыре руки, его с пристрастием допрашивают люди из Тайной канцелярии. Сам Апраксин доказывал, что ни в чем не виноват, а на одном из допросов Степан Федорович падает, как тогда говорили, с «ударом», то есть попросту, по-современному – с инсультом. Он умирает, не приходя в сознание.

И показания Апраксина, и сам факт его смерти тоже можно трактовать по-разному. Но кто бы он ни был, Апраксин – заговорщик, трусливый придворный, или просто болван, не соответствующий месту главнокомандующего – в любом случае, не будь в Российской империи такого наследничка престола, как Петр Федорович, и поведение Апраксина (чем бы оно непосредственно ни вызывалось) не имело бы никакого смысла.

Именно из-за наследничка и его патологической приверженности Фридриху русская армия выведена из Восточной Пруссии. Победа при Грос-Егерсдорфе никак не продолжена, не реализована. Нет занятого русскими войсками Кенигсберга, нет наступления на Берлин, а коль скоро так, то нет и возможности быстро закончить войну.

Будь другим человеком наследник, то чем более лукавым придворным был бы Апраксин, чем хитрее он был бы и эгоистичнее, тем яростнее должен был бы он идти на Кенигсберг, приводить к покорности Восточную Пруссию, а потом соединяться со шведами – и на Берлин! Ведь при любом другом правителе организованное военачальником бегство уже победившей армии значило бы для него окончание всякой карьеры.

А главное – Пруссия уже начала становиться частью государства Российского. По всей логике этой войны, уже поздней осенью 1757 года или в крайнем случае весной 1758-го, как только зазеленеет травка и полетят первые птички, в крайнем случае к тому времени, как расцветут в садах аккуратные немецкие мальвы, Фридрих должен был бы размазывать слезы по своей свирепой сизой морде, испачканной пороховой гарью и собственными соплями, подписывать нехороший для него договор, означающий полный закат Пруссии на веки вечные.

И пусть радуется, если его оставят в родной Пруссии доживать век в подаренном имении, а его дети и внуки сделаются офицерами и чиновниками Российской империи! Гогенцоллерны на русской службе – это было вполне реально, вполне…

После того как Елизавета оправилась от припадка, в 1758 году все же удалось хоть немного исправить принесенный Империи вред. Нового главнокомандующего, Виллима Виллимовича Фермора[84], тоже обвиняли в нерешительности, но он-то занял всю Восточную Пруссию! 11 января 1758 года русские войска вошли в Кенигсберг, и пруссаки присягнули на верность императрице Елизавете. До окончания Семилетней войны… вернее, до нелепейшего выхода из нее Российской империи в 1762 году, Восточная Пруссия четыре года входила в состав Российской империи, и не как захваченная с бою часть территории неприятеля, а как одна из ее частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к «кайзерин Елизавет» и Российской империи и совершенно не собирались выходить из ее состава после окончания войны.

Новый русский главнокомандующий П.С. Салтыков летом 1759 года начал наступление на Одер, разбил корпус генерала К.Н. Веделя при Пальциге и занял Франкфурт-на-Одере, угрожая непосредственно Берлину.

11 августа Фридрих потерпел еще одно, совершенно позорное, поражение при Кунерсдорфе: отбив все атаки конницы генерала Зейдлица, русская армия перешла в контратаку и нанесла пруссакам сокрушительное поражение. 48 тысяч человек привел на поле Кунерсдорфа Фридрих; 19 тысяч из них так и остались навсегда на этом поле, а множество солдат, как всегда бывало при поражениях прусской армии, разбежалось. Союзники захватили 172 из 248 орудий, привезенных прусской армией под Кунерсдорф. Всего 3 тысячи солдат осталось в бегущей прусской армии, и путь на Берлин был открыт…

Опять Фридриха спасло только чудо, хотя на этот раз и менее поганое… На этот раз завершить войну решительным ударом помешали австрийцы: Австрия боялась «чрезмерного» усиления Российской империи, и ее армия не только не стала продолжать наступления, но ее генералы сделали все, что в их силах, чтобы задержать движение и русских войск.

Все же горе-союзнички австрийцы – это не так экзотично, как император-диверсант, действующий против интересов собственного государства.

1759 год оканчивался плохо – союзники не доверяли друг другу, ссорились, интриговали. Но даже такие – рассорившиеся, недовольные друг другом союзники были несравненно сильнее Пруссии. В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего-нибудь, но столицы вражеского государства! Аналогия тут может быть только одна: пруссаки захватили Москву, и жители средней полосы уже присягнули Фридриху, а теперь взят еще и Петербург…

Причем немцы встречали русскую армию настороженно, но вовсе не как страшных врагов. В Пруссии было много сторонников того, чтобы уйти под Российскую империю – Фридрих с его культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут «светило» войти в большую и стабильную империю, зажить спокойнее и приятнее. Тем более в Росийской империи немцам было вовсе не плохо.

К концу 1761 года затянувшаяся война заканчивалась так, как и должна была закончиться: у обескровленной Пруссии уже не было сил ее продолжать. Да еще Британия отказала в дальнейших субсидиях, поток английских денежек в Пруссию прекратился, русские войска взяли Кольберг и утвердились в Померании. Пруссия потеряла большую часть Силезии, ее отрезали от Польши, где она закупала продовольствие, в стране начались нехватки самого необходимого. Все, конец. Спорить можно было только об одном: каковы будут условия капитуляции, и останется ли вообще на карте такое государство – Пруссия?

Собственно говоря, Пруссия и теперь вполне могла быть присоединена к Российской империи. Тогда Россия простиралась бы до самой Эльбы, и это имело бы колоссальные последствия для всей мировой истории.

Но 25 декабря 1761 года умерла Елизавета Петровна. Первое, что делает новый император – он прекращает военные действия, возвращает все захваченные прусские территории (включая Восточную Пруссию). Более того – он придает армии Фридриха корпус генерала З.Г. Чернышова. Трудно представить себе большее унижение: купленная русской кровью победа не дала никаких результатов, так еще генерал, бравший Берлин, теперь помогал пруссакам «очищать» Силезию и Саксонию от вчерашних союзников, австрийцев.

24 апреля 1762 года Петр III даже заключил с Фридрихом союзный договор, окончательно спасая уже погубленную Пруссию.

Самодеятельный диверсант, шпион на добровольных началах, Петр III вовсе не был «засланцем» лично Фридриха. Не Фридрих воспитывал его в шизофреническом обожании к своей персоне; не Фридрих сделал голштинского секунд-лейтенанта императором Российской империи. И уж тем более не Фридрих создал династическую и политическую ситуацию, в которой подобное было возможно. Фридрих только воспользовался случаем, и не более того.