Диомед, сын Тидея. Книга первая - Андрей Валентинов

Пустое спросил (не мое это дело – пока!), просто так, чтобы дядин голос услышать. Услышать – и самого себя убедить, что мы еще здесь, а не посреди Леты.

– Тогда ты меня со своим дядюшкой познакомишь, – сквозь туман донесся негромкий смешок. – Как бишь его зовут? Терсит, кажется?

– Терсит...

Хорошо, что я не лавагет, и мне не надо думать, зачем нам мой калидонский дядюшка. Конечно, на войне все пригодится, но из него уж точно – наконечник стрелы не вылепишь.

Зато поскользнуться можно!

В лицо ударил ветер – брызгами, солью, знакомым запахом водорослей. Туман дрогнул, отступил, пошел клочьями...

Хвала богам!

Скоро берег, а там – Калидон, и там мне придется думать о войне, а пока я вспомню совсем другое – тоже туман, но серебристый, поляну в лесу...

...Уговорил я дядю! Сделали крюк, заехали, постояли у старого мертвого дерева, возле которого я когда-то увидел Ее. Постояли – и поехали. Теперь там вырубка, совсем рядом, углежоги ямы свои смрадные роют...

«Люди... Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль...»

И ты ушла, Светлая! И я уже никогда... Нет! Неправда! Я увижу Тебя, найду, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. Ведь жизнь длинная, очень длинная...

...А может, и не очень. Папе тридцать с небольшим было, мне – шестнадцать.

– Старший эфеб Диомед! К высадке!

Вот дела! Да мы уже приплыли! Вот и берег рядом, весь в водорослях, сейчас лодка носом ткнется... ткнулась.

– Твоя земля, Диомед Калидонский! – дядя встает, поправляет фибулу на плече. – Ты – первый!

Шутит? Нет, не шутит. Улыбается – но не шутит. Первый, значит? Ну, ладно!

К высадке, Диомед Калидонский!

Прошел вперед, примерился, как прыгнуть точнее (кому охота ноги мочить!), оглянулся...

(Сам не знаю, чего оглянулся. Словно позвали. Словно сзади что-то важное осталось – такое, что и не вернуть. Так ведь нет там ничего, кроме моря! Море, над ним – туман клочьями. И все равно – не так что-то. Будто забыл. Или потерял. Или потеряю.)

...И уже земля под ногами (калидонская!), а я все думал, что не так? Может, дядино лицо не понравилось? То есть, понравилось, да только странное оно какое-то. Улыбается дядя – а лицо... такое. Серое, неживое – как у деда Адраста. Словно мы и вправду по Лете плыли.

Да нет, ерунда все это! Просто я моря... не боюсь, понятно, но не очень это море люблю. Так себе. Чуть-чуть.

А я-то понять не мог, чего это тетя Деянира у меня спросить хочет? И так подходит, и этак, и намекает вроде (ба-а-асом, ба-а-асом!).

– А твой друг почему не приехал? Как его?.. Сориск, Сефей...

Ну да, как же! Забыла она Сфенела Капанида!

Ай, тетя!

Пришлось пояснить: не смог. Занят потому что. Женится.

Помрачнела!

А, в общем, молодец тетя! Мускулы из-под хитона буграми выпирают, да и не только мускулы, губы, словно охрой помазаны – горят! И в доме все горит – блестит, то есть. Тазы медные – хоть сейчас вместо доспеха пристраивай. И тарелки блестят, и миски (серебряные!). И стад, говорят, прибавилось.

Ну, за стада – это дяде Гераклу спасибо. Дедушка Ойней, пращур мой Живоглотный, уже несколько раз на войну его посылал. Да какая там война! Вокруг и городов нет, а в селах, как про Геракла заслышат, сразу откуп на телеги грузят. Ну и стада, понятно, гонят. И побольше, побольше!

Повздыхала тетя, повспоминала (не только дяде Гераклу есть что вспомнить!), а потом и мною занялась.

– А ты сам, племянник, надолго ли? А то я одна, понимаешь, осталась. Страшно одной-то! А ты вот какой крепыш вырос, защитишь, ежели что!

А у самой – хитон с плеча (этак незаметно, незаметно!)... И язычок по ее алым губам – р-р-р-раз!

Облизнулась!

Я от тети к окошку отошел, за ставню потянул (тоже – незаметно, незаметно!). Если что – выпрыгну! Быстро бегаю – не догонит!

И ведь что интересно? Целый год дядя Геракл из дома носу не казал. А стоило мне весточку в Калидон прислать, что буду, и не один, а с другом (это я про дядю Эгиалея, понятно), так тут же оракул листьями прошелестел: пора богоравному герою в Додону съездить – овцу перед Диевым дубом заколоть. И не одному, а с чадами. Вот и поехал дядя. А Додона-то – в Эпире, не ближний свет! А из Эпира решил он к друзьям-кентаврам заехать (ни разу не видел я кентавров этих, обидно даже!) Ну, а тетя Деянира, понятное дело, осталась – за стадами присматривать.

Вот и не верь после этого в божье всевидиние!

А тетя между тем... Все, пора в окошко прыгать!

Не выпрыгнул – дядя Эгиалей в дверь постучал. Спас!

В Калидон мы тихо въехали. Парней, что с нами прибыли, за воротами оставили вместе со всем оружием, дядя сразу же во дворец, к Живоглоту (тоже мне, дворец!), а я лошадей за повод – и сюда. К тете. Хитрые мы, ой, хитрые! Нет, это не я так думаю, это в Фивах подумают. Туда уже, небось, гонец летит-задыхается: прибыли! тайно! без колесниц и повозок! Плохо им спаться будет, в этих Фивах!

– Простил? – это я.

– Ха! – это дядя Эгиалей.

Ясно! Как же, простит меня Живоглот! Простит – наследником придется признать. А тут без меня их – фратрия целая. Наследников.

Да и не обо мне у них разговор шел. То есть, и обо мне тоже, но так – краешком.

Все! Можно дядю на растерзание оставлять (пусть про стада тете Деянире рассказывает!), а самому чуток прогуляться. Только теперь и в самом деле посматривать придется. Потому как дядюшка Терсит...

...убил бы! А дядя Эгиалей говорит, что убить можно, но потом. Попозже. А пока дядюшка всем хорош: жаден, труслив, страшен, как гарпия – и дедулю моего ненавидит. Тут во дворце целая шайка собралась – родичей. Собралась, ключи от сундуков с кладовыми к рукам прибрала – а дядю Терсита прочь выставила. В общем, наконечник стрелы из него не получится – но кое-кому придется поскользнуться.

Тот слиточек серебряный я ему так и не отдал. Из принципа. Небось, до сих пор жалеет, что потратился. И пусть жалеет! А пообещать ему есть чего – за полмины удавится!

Люблю родичей!

– А если я не соглашусь, племянничек?

– Так мы без спросу, дядюшка Терсит!

– Узнают, узнают, хи-хи, не выйдет ничего!

– Не выйдет – у тебя, дядюшка, добычу наберем. Куретам, знаешь, все равно, чьи стада угонять. Ха-ха!

– Шутник же ты племянничек, хи-хи!

– Ха-ха, дядюшка!

Вернулся к тете Деянире, а на улице уже сумерки. Сумерки, дождик мелкий, ветерок с гор (Борей, по-здешнему – Дориец). Хорошо! Самое время гулять!

Про гуляние мы с дядей Эгиалеем и поговорили – после того, как я его из-за стола вытащил (сидят дядя с тетей, на головах – венки из цветов каких-то лиловых, от обоих – дух благовонный, дядя чашу к потолку тянет). Вытащил, про «Ганимеда» рассказал, где и как встретится им с дядей Эгиалеем. Рассказал, он мне: «Кур-р-р-р-р!». Похоже так!

(«Ганимедом» мы, понятное дело, решили меж собой в Калидоне Терсита называть, потому как красив больно. И привычки, говорят, вполне Ганимедовы. Вслух называть – на всякий случай. Ну, а «Кур-р-р-р!» – еще понятнее. Пора мне за реку. Из Этолии Калидонской в Этолию Плевронскую.)

Спросил я, когда его самого ждать. Потому как, если ночью, то хорошо бы у моста десяток родичей моих белозубых в дозор выставить. Тоже на всякий случай. А то знаем мы эти места!

Задумался дядя Эгиалей, на меня поглядел, потом на тетю Деяниру, венок на голове поправил... В общем, поутру решил ехать.

Ай, дядя! Ай, тетя!

АНТИСТРОФА-II

А потом начался пир. Да такой пир, что и на самом Олимпе не бывало. Всем пирам пир! Всюду не поспеть, аэду не воспеть. На всю Куретию Плевронскую!

Пируем!

Полетели гонцы по дорожкам да тропинкам под редким дождичком – мужей куретских на поле Плевронское звать. На том поле уже и шатры стоят, и баранов с козами режут, и злое молоко наливают. Потому как радость великая – к Андремону-басилею, всей Куретии владыке, сын его приемный, Диомед Тидид, в гости пожаловал.

Хейя-я-я-я!

(Дядю Эгиалея они не заметили почему-то. Будто не было наследника Аргосского. Даже странно как-то! Я так удивлялся!)

– Поеду, Тидид! Может, еще застану отца. Если застану – скажу, что ты – молодец...

Дядя Эгиалей усмехается, по плечу меня хлопает. А мне не по себе почему-то. И не из-за деда, ванакта Адраста – из-за дяди. Вновь проклятый туман над морем вспомнился...

– Договорились, значит? Ты помнишь...

– Танагра, – киваю я, – ровно через семь дней, в полдень. Я успею, дядя!

Он кивает в ответ, берется за повод...

Почему не хочется, чтобы он уезжал? Почему не хочется, чтобы все начиналось?

– Дядя, а нельзя все это... как-то иначе?

– Поздно, – в его глазах тоже что-то странное, будто и он жалеет. – Мы готовились десять лет. Это – мечта отца...

И я понимаю – поздно. Кера уже вырвалась из Тартара, вот-вот вздрогнет мир от ее крика.

– Ну, мальчик!..

Обнял, снова по плечу хлопнул, вскочил на коня. Ударили в мокрую землю копыта...

...А я папу почему-то вспомнил – как он с нами прощался...

А на пир уже, считай, треть Куретии собралась. Белозубые, чернобородые, в плащах меховых. Ну и, понятно, оружие не забыли. И не потому, что воевать собрались (Какая война, понимаешь? Гость дорогой приехал!), просто, что за мужчина без оружия? Женщина – не мужчина!