Искусство уводить чужих жен (сборник) - Андрей Ефремов

– За что выпьем?

– Не издевайся, – сказал Гоша. – Мне хочется броситься с десятого этажа.

– Вот-вот, ты уже близок к ощущению полета. У влюбленных всегда так.

Гоша, казалось, не слышал.

– У меня больше нам встречаться нельзя. При мне не посмеет, но потом Соньку, пожалуй, зарежет. У тебя тоже. Макс – скотина, но ты держи нейтралитет.

– Охотно, – сказал Филипп, – только что это значит?

Кукольников и тут ничего не ответил. Он залпом выпил вино и сказал, что на Красного Курсанта у него есть знакомый с квартирой, с которым можно договориться. «Ну, хорошо, – сказал Филипп, – вы с Соней будете встречаться на Красного Курсанта, вы будете ходить по улицам, взявшись за руки. А ночью он придет к тебе – только не спрашивай как – я его видел – он придет к тебе со всеми своими ножами и кастетами, и он убьет тебя! Ты хоть понимаешь, что мне тебя жалко? Жалко мне тебя, потому что ты становишься бешеный, как Макс. Ну, ладно, если он тебя зарежет. Да, можешь обижаться сколько хочешь, лучше он тебя. А ну как ты ему шею свернешь? А с Сонькой что будет? Знаю, знаю, я за нее отвечать должен. Так что ты мне прикажешь, здесь вот на кухне ее содержать?

– Нет, нет! – горячо проговорил Кукольников, – у тебя ни в коем случае. Знаешь, мне Сонетка подарила цветок в горшке. Еще раньше, до того, как мы про все догадались. Вот его я к тебе переселю. Он придет меня резать или что там, а если не застанет, так вполне цветку горло перережет. А ты его будешь поливать, разговаривать с ним будешь… Он странный цветок, он на Сонетку похож. С виду дурацкий, и все его поправить хочется. А потом смотришь: а это он тебя уже поправил.

– Цветок я, пожалуй, уберегу. – сказал Филипп. – Дай ключ.

– Ключа не дам. Ключ единственный. – Из-за потери крови Кукольников пьянел на глазах. – Что-то ты Максимку нашего полюбил ни с того ни с сего.

С этими словами Кукольников откинулся на спинку стула и не то чтобы уснул, а скорее оцепенел. Разглядывая неподвижного друга, Филипп допил вино, потом дотащил Кукольникова до дивана и вернулся в кухню. Он терпеть не мог оставлять немытую посуду.

Спустя час после возвращения Макса Родченко домой Соня легла спать. Было совсем не поздно, и сумерки только-только начинали приобретать оттенок темноты, но от страха она не могла придумать ничего другого. Старательно и неумело она бинтовала Максу грудь, чтобы ночью сломанные ребра не разошлись каким-нибудь непотребным образом. Макс ничего не объяснял, он только вздрагивал, если Соня задевала больное место, и тогда Соня замирала от страха и жалости. Но, поднимая руки и поворачиваясь, чтобы бинт лег ровнее, он к совершенному ее ужасу, не переставая, рычал. Бедная Соня никогда не слышала, чтобы человек рычал, как зверь. Но мало того, когда бинтование было закончено и Макс с трудом сказал: „Спасибо, Соня“, ей почудилось, что рычание не прерывалось, а слова, сказанные знакомым голосом, смешались с глухим рыком, словно теперь у ее мужа внутри поселилось какое-то свирепое существо. Тогда-то Соня и забралась в постель. Между ней и Максом была целая комната, и если не стараться, то страшного рычания можно было и не услышать. Она попробовала закрыть глаза, чтобы заснуть, но с закрытыми глазами этому ужасу добавилось громкости. Мелко вздрагивая, почти не дыша, вцепившись в рыхлое одеяло, она смотрела, как муж выложил на стол нож (страшным этим ножом, словно невзначай, он уже пугал ее позавчера), обтер этот нож носовым платком и убрал снова. Соня сразу поняла, чья на ноже кровь, но нисколько не испугалась. Она откуда-то знала, что с Кукольниковым не случилось ничего страшного. Легко раненный любовник дезинфицировал свою рану где-то в ночи, и у него были и бинт, и постель, и ужин. Знание это успокоило ее настолько, что она сразу забыла обо всем, кроме мужа. Он же тем временем беззвучно переходил с места на место, пока не сел у окна. С непостижимой легкостью, без стеклянного дребезга и лязганья шпингалета он растворил вечно перекошенную оконную раму и поднял лицо к темному куску неба, вырезанному двором-колодцем. Потом он долго кашлял и то ли из-за боли, то ли из-за тугой повязки никак не мог откашляться. Наконец кашель, а вместе с ним и рычание оборвались. Неподвижный, темный, чужой и страшный Макс яростно и исступленно глядел в небо. При этом он делал головой и шеей такие движения, словно хотел рассмотреть что-то скрытое за обрезом крыш. Подергиванья были так настойчивы, что завороженная их ритмом Соня забыла страх, отбросила одеяло и села. Ей показалось необычайно важным увидеть то, что силился отыскать в небе Макс. Она придвинулась к краю постели и, стоя на коленях и сложив руки на груди, вытянулась всем тоненьким телом в сторону окна. Макс плакал.

– Послушайте, Соня, – сказал Филипп, – если вам неудобно хромать, так что вы, в самом деле? Мне совсем не требуется, чтобы вы хромали.

Соня рассмеялась коротко и глуховато.

– Меня Бог наказал, – сказала она. – Я вчера в самом деле с кровати упала, ножку подвернула. Ах, Филя, знали бы вы, какой вчера был Макс… И представьте себе, что в этом виновата одна я. Гоша виноват тоже, но я – больше. Вот если бы мы оба красиво и благородно… Как вы считаете, Филя?

– Я вас не пойму, – сказал Филипп, – куда мы идем, что это за экскурсия по дворам? Или вы в самом деле собрались на физиотерапию? А как же Гоша на Красного Курсанта?

– Эх, Филя, Филя, – сказала Соня. – Мы идем самым правильным путем в поликлинику, а Макс идет себе потихоньку за нами и смотрит – дойдем мы до поликлиники или не дойдем.

– Я так не могу. Нужно звонить Кукольникову.

– Не нужно. Мы зайдем в поликлинику и выйдем.

– Блин! Мы выходим, а там Макс со своими кастетами и ножами.

– Перестаньте, – сказала Соня устало, – в поликлинике может появиться Гоша. Макс не задержится там, где бывает Кукольников.

– Какого черта? – сказал Филипп. – Уменя крыша едет. А как же все эти кровопролития?

– Ну, – Соня сделала красивое неопределенное движение ладошкой, – спрашивать я боюсь, но мне кажется, они договариваются заранее. И вы, Филечка, тоже не спрашивайте. Так у них хоть какой-то порядок, а начнете вы догадываться, куда им деваться?

Они вошли в поликлинику и уселись на облезлый диван против окошек регистратуры.

– Филечка, подите посмотрите, как принимает зубной врач Бобовников. Идите, идите, не можем же мы сразу выйти.

– В баню Бобовникова! Нет у нас времени на Бобовникова. Слушайте, Сонечка, сейчас на пересечении Большого и Красного Курсанта нас ждет одна девушка. У нее консультация! – сказал Филипп строго, заметив, как вспыхнули Сонины глаза.

Соня нацелилась в Гордеева указательным пальчиком.

– Это Лизочка, которая была с телефоном.

Филипп опешил.

– Ну, конечно, Лизочка. Она же с моей работы, я же должна знать, как ее зовут. Вот я ее назвала Лизочка, и она все поняла. А она – студентка! Филипп, милый, наконец-то у вас роман со студенткой!

– Такую мать! – сказал разъяренный Филипп. – У меня с ней курсовая работа! Эволюция, блин, представлений о супружеской измене в русской прозе ХХ века. Вот вам! И зовут ее не Лизочка, а Наденька. Надежда Мамай!

Соня прижала к груди точеные ладошки и захохотала.

– Ой, сдохну! Ой, Филя! Тут тебе теория, тут и практика.

Они не заметили, как дошли до перекрестка. Надежда Мамай в изумлении глядела на приближающуюся развеселую хромую Соню, на покореженное досадой лицо Филиппа и даже подалась назад, словно бы отдаляя момент встречи. Однако быстро что-то поняла, недоумение в ее глазах улеглось, и, приноравливаясь к Сониному скоку, она пошла рядом.

Теперь они с Филиппом говорили, а Соня, склонив темно-русую головку, слушала. Замечаний, которых побаивался опытный Филипп и инстинктивно опасалась Надежда, не было вовсе. Неспешным шагом они дошли до темнокирпичных корпусов фабрики „Красное знамя“, и Соня остановилась.

– Лизочка, – сказала она, – не в службу, а в дружбу – вон в том ларьке возьмите мне жвачку. Пока мы шли, Филечка купил мне пирожок с луком. А я – не устояла. С луком – обожаю.

Надя скорым шагом двинулась к ларьку, который они оставили позади, а Соня освободила локоть и шагнула к ближайшей парадной. Парадная была та самая.

– Филипп, – сказала Соня, – Лиза – девушка некрасивая, но на редкость породистая. Имейте это в виду. Мужчины обычно не врубаются, а вы посмотрите – какой у нее высокий подъем, какие запястья, а скулы, скулы какие! Не упустите, Филечка. Локти будете кусать.

– Соня, она замужем.

– Вижу, не слепая, – сказала Соня, – Только при чем здесь это? А тему она сама выбрала? То-то. Молчу, молчу. Молчу. Вот. Она сейчас купит жвачку и вернется. Я пойду. Зачем ей знать, где у нас гнездо разврата?

Когда Соня пришла в условленное кафе, Филипп сидел один. Осторожно ступая, Соня подошла и улыбнулась ему печально и ласково. Филипп принес кофе, и они посидели молча. Потом неожиданно бойко Соня спросила: