Колеса фортуны - Герберт Уэллс

Раза два, однако, он оказывался в ужасном положении — даже самые вопросы его выглядели подозрительно. Трижды он принимался за свои воспоминания о Южной Африке, в которых то и дело встречались провалы, и ему только чудом удалось избегнуть разоблачения. Особенно неприятно обернулся для него один рассказ о том, как на их ферму напали туземцы, выкрали всех страусов, и весь скот, и всех кур, и все белье, которое развесила его мать, — «словом, все, что попалось под руку», — и как он, с отцом и братом, вовремя подоспев к месту происшествия, целую ночь преследовали грабителей, ориентируясь по пятнам белых одежд, которые те на себя набросили. Ей показалось это «странным». Странным! Но одно как-то цеплялось за другое, и стиранное матерью белье, вначале обратившее на себя ее внимание, пришлось очень кстати, когда она спросила, как же можно ночью преследовать чернокожих. «Да, обычно это невозможно», — сказал он, запинаясь. И вот тут-то белье спасло его. Однако, если бы она подумала хоть немного, то поняла бы, как все это невероятно глупо!

В воскресенье ночью на мистера Хупдрайвера неожиданно напала бессонница. Неизвестно почему он вдруг понял, что он презренный лжец. Наступил понедельник, а он все вспоминал свои выдуманные приключения и спасался бегством от суда негров племени матабеле, одетых в краденое белье; а когда он попытался отделаться от этих мыслей, перед ним возникла финансовая проблема. Он слышал, как пробило два часа, потом три.

— Доброе утро, мэм, — сказал Хупдрайвер, когда Джесси в понедельник утром спустилась к завтраку в «Золотом фазане»; он улыбнулся, поклонился, потер руки, выдвинул для нее стул и снова потер руки.

Она внезапно остановилась и озадаченно посмотрела на него.

— Где я могла это видеть? — спросила она.

— Стул? — спросил Хупдрайвер, вспыхнув.

— Нет, эти манеры.

Она подошла и протянула ему руку, с любопытством глядя на него.

— И это «мэм»?

— Это привычка, — сказал мистер Хупдрайвер с виноватым видом. — Скверная привычка — называть даму «мэм». Но это все наша колониальная дикость. Там, в глуши… знаете ли… дамы встречаются так редко… мы их всех называем «мэм».

— У вас забавные привычки, братец Крис, — сказала Джесси. — Прежде чем вы продадите свои алмазные акции, и вернетесь в общество, и выставите свою кандидатуру в парламент — до чего же хорошо быть мужчиной! — вам надо избавиться от них. Например, эта привычка кланяться, и потирать руки, и смотреть выжидающе.

— Но это привычка.

— Понимаю. Но не думаю, чтоб это была хорошая привычка. Ничего, что я вам это говорю?

— Нисколько. Я вам очень благодарен.

— Не знаю, хорошо это или плохо, но я очень наблюдательна, — сказала Джесси, глядя на стол, накрытый к завтраку.

Мистер Хупдрайвер поднес было руку к усам, но, подумав, что это тоже может оказаться дурной привычкой, полез вместо этого в карман. Он чувствовал себя чертовски неловко, по его собственному выражению. Джесси перевела взгляд на кресло, заметила, что у него отодралась обивка, и, вероятно, желая показать, как она наблюдательна, повернулась к мистеру Хупдрайверу и спросила, нет ли у него булавки.

Рука мистера Хупдрайвера невольно потянулась к лацкану пиджака, куда он по привычке воткнул две случайно найденные булавки.

— Какое странное место для булавок! — воскликнула Джесси, беря булавку.

— Это очень удобно, — сказал мистер Хупдрайвер. — Я перенял это у одного приказчика в магазине.

— Должно быть, вы очень аккуратный человек, — сказала она, опускаясь на колени возле кресла.

— В центре Африки — я хотел сказать: в глубине — поневоле научишься беречь каждую булавку, — сказал мистер Хупдрайвер после заметной паузы. — Нельзя сказать, чтобы в Африке было много булавок. Они там на земле не валяются.

Лицо его было теперь ярко-розового цвета. Где в следующий раз прорвется наружу приказчик? Он сунул руки в карманы, потом одну руку вынул, украдкой вытащил вторую булавку и осторожно швырнул ее назад. Булавка со звоном упала на каминную решетку. К счастью, Джесси ничего по этому поводу не сказала, занятая ремонтом кресла.

Мистер Хупдрайвер не стал садиться, а подошел к столу и оперся на него, положив кончики пальцев на скатерть. Почему-то страшно долго не подавали завтрак. Он взял свою салфетку, внимательно осмотрел кольцо, пощупал ткань и положил салфетку обратно. Потом ему вдруг захотелось пощупать дупло в зубе мудрости, но, к счастью, он вовремя спохватился. Внезапно он заметил, что стоит за столом, словно за прилавком, и поспешил сесть. А сев, забарабанил пальцами по столу. Ему было страшно жарко и ужасно не по себе.

— Завтрак запаздывает, — сказала Джесси.

— Не правда ли?

Разговор не клеился. Джесси спросила, далеко ли до Рингвуда. Затем снова воцарилось молчание. Мистер Хупдрайвер, не зная, куда себя девать и изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно, снова посмотрел на стол, потом неторопливо приподнял кончиками пальцев скатерть за углы и стал сосредоточенно ее рассматривать. «По пятнадцать шиллингов три пенса», — подумал он.

— Что это вы делаете? — спросила Джесси.

— Что? — переспросил Хупдрайвер, выпуская из рук скатерть.

— Вы так смотрите на скатерть… Я еще вчера заметила.

Лицо Хупдрайвера стало совсем красным. Он начал нервно дергать себя за усы.

— Знаю, — сказал он. — Знаю. Это, видите ли, такая странная привычка. Но, видите ли, там, у нас, видите ли, слуги-туземцы, и — конечно, об этом даже смешно говорить — приходится, видите ли, следить, все ли чисто. Это уже вошло в привычку.

— Как странно! — сказала Джесси.

— Не правда ли? — промямлил Хупдрайвер.

— Если бы я была Шерлоком Холмсом, — сказала Джесси, — я, наверное, по таким мелочам сразу определила бы, что вы из колоний. Но ведь я и так угадала это, правда?

— Да, — печально ответил Хупдрайвер, — угадали.

Почему бы не воспользоваться этим случаем для чистосердечного признания и не сказать: «К сожалению, на этот раз вы угадали неверно». Может быть, она догадывается? В этот психологически сложный момент горничная с грохотом открыла подносом дверь и внесла кофе и яичницу.

— У меня хорошая интуиция, — сказала Джесси.

Укоры совести, терзавшие его эти два дня, стали почти невыносимы. Какой же он жалкий лгун!

А главное, рано или поздно, он все равно себя выдаст.

Мистер Хупдрайвер положил себе на тарелку яичницу, но вместо того, чтобы приняться за еду, оперся щекой на руку и стал наблюдать, как Джесси разливает кофе. Уши у него горели, глаза тоже. Он неуклюже взял свою чашку, откашлялся, потом вдруг откинулся на стуле и глубоко засунул руки в карманы.

— И все-таки я это сделаю, — сказал он громко.

— Что сделаете? — удивленно спросила Джесси, поднимая глаза от кофейника. Она как раз приступила к яичнице.

— Признаюсь во всем.

— Но в чем же?

— Мисс Милтон — я лжец!

Он склонил голову набок и смотрел на нее, хмурясь от сознания своей решимости. Затем, покачивая головой, размеренно произнес:

— Я продавец из мануфактурного магазина.

— Вы продавец? А я думала…

— Вы ошибались. Но рано или поздно это должно было выйти наружу. Булавки, манеры, привычки — все это достаточно ясно. Я младший продавец, получивший десятидневный отпуск. Всего-навсего младший продавец. Как видите, не так уж много. Приказчик.

— Младший продавец — не такая должность, которой надо стыдиться, — сказала она, приходя в себя и еще не совсем понимая, что все это значит.

— Нет, именно такая, — сказал он, — в наше время, в нашей стране, и для мужчины… Ведь я всего лишь подручный. И должен одеваться так, как прикажут, ходить в церковь, чтобы быть в чести у покупателей, и работать. Ни на одной работе не приходится выстаивать по стольку часов. Какой-нибудь пьяный каменщик — король по сравнению с приказчиком.

— Но почему вы теперь мне все это рассказываете?

— Надо, чтобы вы это знали.

— Но мистер Бенсон…

— И это еще не все. Если вы не против, чтобы я немножко поговорил о себе, то я хочу сказать вам еще кое-что. Я больше не могу вас обманывать. Меня зовут не Бенсон. Почему я назвался Бенсоном, я и сам не знаю. Должно быть, потому, что я дурак. Видите ли, мне просто хотелось выглядеть получше. А фамилия моя Хупдрайвер.

— Да?

— И насчет Южной Африки и этого льва…

— Что?

— Все это ложь.

— Ложь!

— И алмазы, найденные на страусовой ферме. И нападение туземцев. Все это тоже ложь. И про жирафов — тоже. Я никогда не ездил на жирафе — я бы побоялся.

Он смотрел на нее с каким-то мрачным удовлетворением. Как бы там ни было, он успокоил свою совесть. А она глядела на него в полной растерянности. Человек этот повернулся сейчас к ней какой-то совсем новой стороной.

— Но зачем же… — начала она.

— Зачем я говорил вам все это? Сам не знаю. Очевидно, по глупости. Наверно, мне хотелось произвести на вас впечатление. Но теперь почему-то мне хочется, чтобы вы знали правду.