Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб - Александр Дюков

Политковская понимала это и сама — но как убедить в этом террористов. Она с трудом представляла, как это можно сделать — ведь даже для того, чтобы зайти в здание, требовалось огромное мужество. Потом журналистка рассказывала, что не помнит, как дошла да входа в театральный центр; было очень страшно. Очень.

Все было, как в кошмарном сне.

«Вот мы входим в здание. Мы кричим: „Эй! Кто-нибудь!“ В ответ — тишина. Такое ощущение, что во всем здании нет ни души. Я кричу: „Я — Политковская! Я — Политковская!“ И медленно поднимаюсь по правой лестнице — доктор говорит, что знает, куда идти. В фойе второго этажа опять тишина, темнота и холодно. Ни души. Кричу опять: „Я — Политковская!“ Наконец от бывшей барной стойки отделяется человек».[299]

«Когда мы пришли туда с Анной Политковской, — рассказывал Рошаль, — боевик сказал: „Вы кто?“ Она говорит: „Я Аня Политковская“. Тот ей: „Ну и что?“ А потом другой: „Ах, Аня!“ Я бы не сказал, чтобы они с ней были милы, обнимались. Ничего подобного. Очень все было сухо».[300]

Политковская:

«Я назвала себя и спросила, с кем я могу вести переговоры, кто полномочен принимать решения. Он ответил, что такие люди сейчас придут. Мы ждали довольно долго, более получаса, за это время из различных помещений выходили террористы, мужчины и женщины, как в масках, так и с открытыми лицами, при этом женщины были одеты в обычную чеченскую одежду. Рошаль пытался вступить в контакт с этими людьми, но без особого успеха. Через некоторое время вышел вооруженный мужчина в камуфляже и молча приказал следовать за ним. Он провел меня в подсобное помещение возле бара. Рошаля туда не пустили, он попросил меня решить вопрос об оказании помощи заложнику с острым приступом аппендицита. В данном помещении находился неизвестный мне мужчина без маски, он указал мне мое место, и я села спиной к двери. Этот мужчина представился Абу-Бакаром и заявил, что он полномочен принимать любые решения. На мой вопрос о Бараеве он сказал, что Бараев спит и разговаривать со мной сейчас не может».[301]

«Мы оказываемся в грязной бытовке при разгромленном буфете… Кто-то ходит за спиной, я поворачиваюсь…

— Не смотреть назад! Со мной разговариваете, на меня и смотрите.

— Кто вы? Как вас называть? — спрашиваю, не слишком надеясь на ответ.

— Бакар. Абу-Бакар.

Маску он уже поднял на лоб. Лицо — открытое, скуластое, тоже очень милитаризированно-типичное. На коленях автомат».[302]

Да, правы были в оперативном штабе: заместитель Бараева был профессионалом; весь его вид, все ухватки буквально кричали об этом. И еще — от Абу-Бакара веяло жесткой, давящей силой, и Политковской становилось страшно при мысли, что террорист эту силу проявит. При заложниках Абу-Бакар, играя роль «доброго» террориста, каким-то образом скрывал свою силу, при журналистке же он не скрывался.

— Сколько вам лет? — спросила Политковская просто, чтобы что-то сказать.

— Двадцать девять.

— Воевал в обе войны?

— Да.

Политковская постепенно успокаивалась: брать интервью было для нее более чем привычным делом.

— Поговорим о делах?

— Ладно.

Журналистка заговорила о детях, но Абу-Бакар ее сразу же прервал: «Дети? Тут детей нет». Так же непримиримо террорист отреагировал на просьбы позволить принести пищу для заложников, предметы личной гигиены для женщин и одеяла. Впрочем, он разрешил принести воду — но с жестким условием: носить ее должны сама Политковская, ее коллега из «Новой газеты» и люди из Красного Креста — за несколько ходок. А пока Политковская беседовала с террористом.

— Каковы ваши требования?

— Путин должен сказать слово, объявить об окончании войны и в течение суток продемонстрировать, что слова не пустые — вывести из одного района Чечни войска.

— А кому вы поверите? Слову кого с подтверждением о выводе войск вы доверяете?

— Лорду Джадду. Если эти два условия будут выполнены, мы выпустим заложников.

— А сами?

— Останемся воевать. Примем бой и умрем в бою.

У Политковской такое заявление вызвало закономерные сомнения:

— Вы, собственно, кто такие есть? — спросила она, и сама испугалась вопроса: «Господи, что-то я осмелела».

— Разведывательно-диверсионный батальон.

— Все тут?

— Нет. Только часть. У нас был отбор для этой операции. Взяли лучших. Так что умрем мы — всё равно будет кому продолжить наше дело.

Абу-Бакар, по-видимому, сам немного расслабился — в его словах прозвучала одновременно и явная угроза, и скрытый намек: даже если наши требования и выполнят — теракты не прекратятся. Неизвестно, уловила ли Политковская этот намек; едва ли, потому что следующим ее вопросом было:

— Подчиняетесь Масхадову?

Абу-Бакар ответил крепкой домашней заготовкой: «Да, Масхадов наш президент, но мы воюем сами по себе». Это было именно то, что ждала услышать журналистка «Новой газеты», постоянно призывавшая российские власти к диалогу с Масхадовым: ведь если Масхадов ни при чем, то такой диалог возможен и, более того, жизненно необходим. И вот чтобы Политковская утвердилась в этом, Абу-Бакар сказал много сильных фраз о том, что они готовы умереть.

«Собственно, я и не сомневалась, что тут обреченные и готовые умереть, унося с собой столько жизней, сколько сами и захотят», — вспоминала потом Политковская; она окончательно уверилась в том, что перед ней — неконтролируемые Масхадовым радикалы. Чего, собственно, и хотел достичь Абу-Бакар.

После некоторой паузы Политковская спросила:

— Можно поговорить с заложниками?

— Нельзя. Нет, — ответил Абу-Бакар, но через некоторое время кивнул террористу, сидящему за спиной Политковской: — Приведи, ладно.

Первая приведенная девушка-заложница, однако, от страха и от голода ничего внятного сказать не смогла; пошли за другой. «Пока „брат“ ходит в зал и обратно, Бакар объясняет, какие они тут благородные, — вспоминала журналистка. — Мол, вот, сколько тут красивых девушек в их власти, но только желания у них нет, все силы отданы борьбе с освобождение своей земли». Тут в своей пропаганде «политрук» террористов перегнул палку: Политковская, естественно, таким благородством вовсе не восхитилась, а про себя подумала с возмущением: «Я так понимаю его слова, что я еще и должна быть ему благодарна, что Машу они не изнасиловали!»

Из зала привели новую заложницу, как отметила журналистка, «в стадии крайнего нервного истощения».

— Я — Анна Андриянова, корреспондент «Московской правды». Вы там поймите: мы уже приготовились умирать. Мы — новый «Курск». Если хотите спасти нас, выходите на улицы. Если пол-Москвы Путина попросит, мы выживем. Нам тут ясно: если мы сегодня здесь умрем, завтра в Чечне начнется новая мясорубка, и это опять придет сюда, к новым жертвам.

Политковская внимательно слушала; Абу-Бакар для виду демонстрировал недовольство столь долгой речью, но на самом деле был полностью удовлетворен: длительная психологическая обработка заложников давала по-настоящему хорошие плоды. Он был удовлетворен настолько, что напоследок даже разрешил Политковской принести для заложников не только воду, но и соки.

— А может, еды? — почувствовав слабину, попыталась ей воспользоваться журналистка. — Хотя бы детям.

Но Абу-Бакар, как всегда, жестко контролировал ход разговора:

— Нет. Наши голодают, вот пусть и ваши будут голодать.[303]

…Ожидавшие у оцепления люди видели, как первым из здания вышел удрученный доктор Рошаль.

— Там у одного мужчины все симптомы острого живота, срочно нужна операция, а боевики его не отпускают, — сказал Леонид Михайлович. — Придется брать походный набор инструментов и оперировать там. Еду они не берут по-прежнему. А люди уже голодают.

Политковская вышла чуть позже и была удручена не меньше.

— Они не отдали мне никого, — сказала она. — Я разговаривала с заложниками. Они очень подавлены и между собой уже считают себя мертвыми. Они разрешили только напоить людей соком и водой. Дали на это всего пятнадцать минут. Если мы хотим успеть — давайте скинемся.[304]

Разрешение принести заложникам воду и соки были столь неожиданным, что оперативный штаб оказался к нему не готов: соки должны были подвести только через некоторое время, а терять драгоценных минут было нельзя.

Журналисты, эмчээсовцы, военные скидывались, бежали в ближайший магазин за соком, военные подносили упаковки с водой, а в голове Политковской стучало: «Скорее! Скорее! Пока „те“ не запретили! Пока „те“ позволили! Скорее!».

Наконец, Политковская, ее коллега по газете Роман Шлейнов и сотрудники Красного Креста, нагруженные коробками, направились к театральному центру. Все происходило так быстро, что из оперативного штаба не успел поступить приказ пропустить их.