Лазарит - Симона Вилар

Приободрившийся сэр Обри с готовностью сообщил, что порода, которую разводят в Незерби, зовется хакне. Эти лошади предназначены для долгих переездов и необычайно выносливы. Особенно хороши они в легкой упряжке. Зато в поместьях родителей его супруги выращивают настоящих боевых жеребцов — дестриэ, способных как пушинку нести на себе рыцаря в полном вооружении. Дестриэ — один из главных источников доходов семьи де Шампер, их охотно раскупает знать, хотя значительная часть поголовья безвозмездно передается в собственность ордену Храма, а затем отплывает в трюмах кораблей в Святую землю, где всегда ощущается недостаток в рыцарских конях. Тем не менее и хакне из Незерби стоят немалых денег.

Смакуя подробности, лорд углубился в рассказ о сложностях коневодства и доходах, которые оно приносит. И при этом с уважением упомянул супругу, которой, по его словам, нет и не было равных в выездке. А заметил ли сэр рыцарь, как изящны и невелики головы незербийских скакунов, какие у них лебединые шеи, стройные бабки, выразительные глаза и чуткие уши? Все это они унаследовали от арабских коней, привезенных с Востока дедом его супруги — бароном Эдгаром Армстронгом. Именно с тех пор во владениях де Шамперов и повелось коневодство.

Когда мужчины говорят о лошадях, их нелегко отвлечь. Поэтому ни тот, ни другой не заметили, как к ним приблизилась Джоанна де Ринель.

— Милорд супруг мой, — учтиво обратилась она к Обри. — Вы всегда мечтали ехать в Левант тем путем, по которому когда-то шли первые паладины. Только что наш каравановожатый Евматий сообщил, что вскоре мы свернем на старую дорогу крестоносцев, ведущую к Дорилее.[65]

Обри с женой ускакали в голову каравана. Вскоре Мартин увидел супругов вместе коленопреклоненными у могилы, над которой возвышался прямой латинский крест. Таких погребений здесь было множество — крестоносцев, не вынесших тягот пути и ран, полученных в стычках с конницей сельджуков, хоронили прямо у обочин дороги. За минувшие десятилетия жаркие ветра почти сровняли с землей последние прибежища паладинов, но кресты были видны издали. Ромеи не трогали их, а на склонах окрестных холмов и в глубоких лощинах нет-нет да и находили изъеденные ржавчиной шлемы, обломки мечей и наконечники копий…

К вечеру караван достиг придорожного караван-сарая.

В отличие от тех, что располагались в больших городах, этот караван-сарай, находившийся на расстоянии дневного перехода от ближайшего поселения, походил на небольшую крепость, обнесенную высокими и толстыми стенами. Ворота из тяжелых дубовых плах на ночь запирались крепкими коваными засовами. Внутренние помещения были тесными — даже в лучших покоях едва помещалась пара лежанок, а для жаровни с угольями места уже не оставалось.

А нужда в тепле в этой гористой местности была велика: как только село солнце, из ущелий потянуло пронизывающим до костей холодом. Поэтому многие путники разместились во дворе, где можно было обогреться у ярко пылавшего костра.

Мартин, несмотря на утомительный путь, не испытывал ни малейшего желания отправиться на узкую и жесткую лежанку и тоже присоединился к собравшимся у огня. Беседа здесь шла о том, что обычно интересует людей в дороге: сколько еще дневных переходов до цели, следует ли опасаться разбойников и не слышно ли чего о бродягах-кочевниках. Тем временем горные совы, обитавшие в окрестностях, устроили перекличку. Их уханье, стоны и протяжные вопли нагоняли жуть: словно в темноте притаилась свора пустынных демонов.

— Покричат и уймутся, вреда от них нет, — успокаивал путников каравановожатый, подбрасывая в огонь сухие колючие плети ежевики. — А завтра мы окажемся за стенами Дорилеи, там и вовсе нечего опасаться.

— Давно ли вы водите караваны? — спросил у грека кто-то из собравшихся.

— Давно. Еще мой отец сопровождал на этом пути купцов и крестоносцев, а я унаследовал его дело.

— И много ли войск тут проходило, чтобы сразиться с последователями Пророка? — спрашивавший говорил по-гречески, но в его голосе явственно слышались гортанные арабские ноты. — Хотя зачем спрашивать, если вскоре этому придет конец: ведь султан Саладин, волею Аллаха, отвоевал наши исконные земли навсегда!

Теперь стало ясно, что говорит купец из Магриба. Рыцарей-тамплиеров не было рядом, и он чувствовал себя уверенно, сознавая, что даже ромеи не посмеют пенять ему за дерзкие слова.

Однако ему возразили:

— Почему вы решили, почтенный Ваиз, что земли Палестины всегда принадлежали мусульманам?

Мартин с удивлением узнал голос леди Джоанны. А затем при вспышке пламени сумел разглядеть и ее лицо: молодая женщина сидела на сваленных на землю тюках рядом со своей камеристкой Годит, укутавшись, как в плащ, в кусок светлой овчины.

Магрибинец искоса взглянул на нее. На всем протяжении пути он был любезен с этой красивой и знатной дамой, но ее последние слова не пришлись ему по душе. Купец молчал, раздумывая, сказать ли то, что было у него на уме, или просто промолчать. Но тут неожиданно вмешался греческий священник:

— А ведь эта госпожа права, почтенный Ваиз! Землями в Леванте, захваченными султаном, не всегда владели мусульмане. Больше того: некогда эти края были колыбелью христианства, и даже в Магрибе, откуда вы родом, а равно в Египте и в Сирии, люди славили Христа. Там возводились монастыри и храмы, вера была крепка и люди чтили Писание. Всему этому было суждено погибнуть, как только из пустынь Аравии, с Кораном в одной руке и саблей в другой, явились воинственные последователи Мухаммада. Они загасили светочи христианства на Востоке. И войны, которые ныне ведутся, призваны остановить натиск ислама и вернуть в Палестину христианство.

Вслушавшись в слова священнослужителя, Мартин заметил:

— Вы ученый человек, святой отец! Но отчего же греки не признают власти Папы, хотя, похоже, согласны с тем, что войны, которые ведут на Востоке мои крестоносцы, справедливы?

Священник уклонился от ответа, обменявшись взглядами с монахами-ромеями в темных куколях, сидевшими неподалеку. И сейчас же в разговор вступила леди Джоанна:

— Достойные всяческого доверия ученые мужи утверждают, что в давние времена, когда Святая земля была впервые захвачена сарацинами, они не препятствовали христианам почитать их святыни. Они называли христиан «людьми книги», дозволяли пилигримам совершать паломничества. Но сама вера последователей Пророка, требовавшего повсеместного распространения ислама, привела к тому, что паломников начали убивать и грабить. Почтенный Ваиз наверняка слышал о злодеяниях халифа аль-Хакима,[66] не оставившего в целости ни одной церкви и монастыря в Палестине и Сирии и разрушившего до основания священный для всего христианского мира храм Гроба Господня!