На бобровых тонях - Александр Герасимович Масаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же мы не избегаем людей, не чураемся. Кто-нибудь из них нет-нет да и подскажет нам, где есть бобровые озера, которых мы сами, может быть, и не нашли бы.
Больше чем кто-либо другой помогают нам пастухи. С ними отец всегда знается, поддерживает тесную связь: не жалеет для них ни курева, ни времени, потраченного на разговоры. Пастухи обычно знают все озера в округе и порой, сами того не подозревая, сообщают нам ценные сведения. Отец, правда, никогда не начинает свой разговор сразу о бобрах. Сначала расспрашивает про озера, интересуется, есть ли там, вокруг этих озер, лоза, крутые ли берега…
Заплыли мы так за Чаусы. Возле деревни Путьки наш участок кончался. Сомову через три дня нужно быть на работе. Он с радостью ушел бы из лесничества и стал боброловом, если бы это занятие было не сезонное, если бы и зимой можно было этим делом заниматься. Действительно, сезон отлова близился к концу — осталось немного меньше месяца. На 15 сентября запланирована отправка последней партии бобров. Теперь же мы все, как сказал Малинин, работаем только на Сибирь. Нужно, чтобы «сибирские» успели подготовиться к зимовке: обжились на новом месте, сделали себе надежные зимние норы и запаслись кормом. Так что медлить с отправкой никак нельзя.
На почту направляемся все трое. Возле лодки оставляем Джульбарса. Он не на привязи, нет! Его привязь — бобры в лодке. Пусть кто чужой попробует, когда нас нет, подойти к лодке — ни за что! Правда, Джульбарс за всю свою жизнь никого еще не укусил. Не станет кусать и теперь. Всегда, когда мы уходим в магазин или, как сегодня, на почту, отец оставляет возле щупа, к которому пришвартовывалась лодка, свою брезентовую куртку. Джульбарс ложится на эту куртку и, кажется, начинает дремать. Может, он и спит даже, но того, кто направляется к лодке, он всегда замечает вовремя. Сперва подымается и туда-сюда прохаживается по берегу, словно умышленно показывает, что он, дескать, не на привязи. Да, Джульбарс оправдывал наше доверие: внушительный рост и заранее вздыбленная шерсть на загривке производили чрезвычайный эффект: пришелец сразу же останавливался и уже не лез на рожон. Если это были дети, то к нашему приходу их много собиралось. Они толпились шагов за пятнадцать — двадцать от лодки — ближе Джульбарс не подпускал. К детям он все-таки был снисходителен: хоть они порой и раздражали его своей дотошностью, а терпел, не кусался. К тому же он, кажется, хорошо знал их характер: понадоедают, а после побегут за хлебом — не может быть, чтоб не оценили его дружелюбия. Так все и получалось: дети вскоре несли хлеб. Но Джульбарс не брал его и этим «набивал» себе еще бо́льшую цену. Через несколько минут возле него уже лежали куски сала и колбасы. Он и тут мужественно терпел — старался не смотреть на соблазнительные яства. И уже потом, при нас, с большим удовольствием подбирал все эти приношения.
— Продайте нам свою собаку, дядьки, — перебивая друг друга, кричали ребятишки. — Продайте, а?! — И шептались между собой: — Она ведь у них ученая, ни за что не продадут… Вот коли бы нам такую собаку… Украсть бы ее у них, а?! — И хором кричали: — Мы ее у вас украдем, коли не продадите! Напоим самогонкой глухого Романа, и он вашу собаку в мешок загонит, увидите! Роман на собак заговор знает — он любую собаку возьмет… Вот! — И ко мне как к ровне и примирительно: — Мальчик, мы тебе яблок принесли — привяжи собаку и покажи нам бобров…
Смысл нашей телеграммы и на этот раз был не очень-то понятен посторонним. Сочинили мы ее, правда, не сразу. Сомов, например, горел желанием напомнить Малинину, чтоб тот как можно скорее приезжал и рассчитался с ним. Я гнул свое: дескать, нету денег — выручай Малинин! Отец внимательно прочитал подготовленный нами текст, покачал головой и сказал, что очень уж все слезливо и многословно получилось.
— Писаки! — донимал он нас. — Надо, чтоб телеграмма, дорогие мои, была веселой и экономной. Чтоб никто даже и не подумал, что мы тут бедуем… А Малинину и без того все ясно — завтра же прикатит, хотя и отправкой занят.
Отец почесал затылок, задумался и вдруг продиктовал свой текст. Я записал. Получилось что-то похожее на ребус: «Мы Путьки финансы поют романсы десять Герасим».
Ничего себе телеграммка, веселая. Почтарка, правда, как и следовало ожидать, по-своему все поняла.
— Чего ж это вы на такую артель мало просите — только десятку?.. — и зашлась от смеха. Выщипанные брови-нитки напомнили мне две черные резинки, которые то растягивались, то снова сжимались, образуя дуги. А глаза были у нее как две крупные оловянные картечины: клади такую картечь в резинку и пуляй по воробью!..
— Э-э, голубка… Кто ж много просит? Много брать — много и отдавать, — закруглил отец разговор.
С почты мы направились в сельмаг.
Денег у нас хватило только на дешевые консервы, ржавые две селедки и пачку пшенного концентрата. Хлеб еще оставался от прежних запасов, но только одна буханка, да и та измятая, расплющенная — кто-то из нас нечаянно сел на рюкзак.
Мы не хотели терять дорогого времени понапрасну и потому, несмотря на то что свободными были только две ловушки, как только возвратились к лодке, принялись разгружаться, чтоб привести все в порядок и снова начать отлов.
День был солнечный, но ветреный — как раз этого и не терпят бобры. Стоит только во время поения подержать бобров в воде, а потом вынести на берег, да еще на такое место, где, как отец говорит, сифонит ветер, — и зверьки простудятся. Нельзя, однако, забывать и про солнце. Чтобы никакой беды не случилось с бобрами, мы сначала копаем на берегу полуметровой глубины яму — такую, чтоб поместить все десять ловушек. Тащим к яме ольховые ветви, которыми после и накрываем ловушки сверху…
Я остался возле бивака, начал варить обед. Отец с Сомовым, взяв ловушки, щуп и топорик, направились на озеро, про которое сказал нам продавец.
* * *
Джульбарса не стало — кто-то застрелил его неподалеку
