Алекс Багенге: Террор оружейников - Филип Гэр

Улисс оцепенел, заворожённо вслушиваясь.

Приближающийся тери пел с вдохновением, с ярко выраженным хорошим настроением, словно весь мир любил только его, за что он, поющий, был ему безмерно благодарен.

И в честь него пел свою песенку.

Наконец тери замолчал, и Улисс его сразу увидел — вышедшего из-за бетонного блока леопарда.

Невысокого роста, с головы до кончика хвоста покрытый киноварью — выделялась лишь вылизанная морда — слегка пританцовывая, тот направлялся прямо к нему. В руке он сжимал какой-то круглый предмет, смутно знакомый Улиссу.

Енот вновь попытался нащупать автомат, но не смог. Тогда он достал нож.

Леопард, заляпанное кровью счастье от ушей до пят, играючи забрал у него нож и выбросил его вон. Затем сел рядом, также спиной опёршись на стену.

Улисс попытался было ударить его когтями, но леопард отвесил ему оплеуху. В голове вновь зазвенело, и он поник, в полуобморочном от боли состоянии.

Леопард обнял его рукой и прижал к себе.

— Я рад тебя видеть живым, друг мой. Разумеется, твоя жизнь — просто моя ошибка. Мой просчет. Я слишком слабо ударил. Или слишком не точно. А потом не вернулся к тебе и не добил. Иногда такое случается, но мне хочется, чтобы подобное случалось как можно реже. А лучше, и вовсе не случалось. Пойми меня правильно, мне ведь тоже хочется жить. И всё же я действительно рад, что ты остался жив. Я совсем не люблю убивать. Знаешь, я всегда мечтал быть кем-нибудь другим. Жить на берегу моря, вдыхать его соленый аромат, плавать на лодке, ловить рыбу, играть с китами, а по ночам смотреть в телескоп на звёзды. Но никогда в своей жизни я не видел ни моря, ни даже телескопа. Я научился делать то, что никогда не хотел делать. И никогда не делал то, о чем мечтал. Вот так. Так как, говоришь, тебя зовут?

Улисс совсем не хотел говорить, как его зовут. И начал упорствовать. К сожалению, его упорства леопард не оценил и начал настаивать.

Улиссу совсем не хотелось говорить, но сквозь очередную боль ему пришлось.

Леопард покатал на языке его имя, смакуя так и эдак.

— Хорошее имя, — наконец признал он. — Особенно для енота. А меня зовут Алекс. Алекс Багенге.

Он помолчал, ожидая от Улисса какой-нибудь реакции. Но Улисс молчал. Ему было всё равно, как зовут леопарда.

— Улисс, давай споем что-нибудь. Ты ведь знаешь «Одноглазого Мангуста»?

Петь Улисс не хотел. Но ему, в конце концов, пришлось. Леопард категорически не желал петь один, коли уж он нашёл выжившего в устроенной им бойне енота.

Закончив «Одноглазого Мангуста», леопард расстроился.

— Эй, — произнёс он. — Ты совсем хреново поёшь. Я просто не могу уйти отсюда и бросить тебя одного, такого неспособного петь во славу своего чудесного везения. Наверное, ты расстроен гибелью своих товарищей. Я тебя понимаю — я ведь сам их убил. Давай споём «Чумные Костры», Улисс, в честь лейтенанта. В другие времена я бы подружился с ней. Возможно, мы бы вместе плавали на лодке и смотрели в телескоп на звёзды. А пришлось, вот, убить.

Улиссу очень хотелось плакать. Но, в конце концов, пришлось петь.

После «Чумных Костров» они спели ещё несколько песен. Сознание Улисса помутилось, он уже не отличал реальности от бреда. Они пели, а на земле, прямо напротив Улисса, в глаза ему смотрела оторванная голова его лейтенанта, Рэм Мэйтата.

Закончили они военным маршем «Стальные Тигры». Когда они допели его, Улисс почувствовал себя старцем, сошедшим с ума ещё во времена Войны, и в чудесном своём помрачении существовавшем сотни и сотни лет, каждая минута которых растянулась в вечность.

С последним куплетом он понял, что больше не помнит своего детства, а единственный запах, который станет сопровождать его весь оставшийся до печей крематория путь — запах пятнистого безумия, сплетение кисловатого амбре из тухлого мяса, спекшейся крови и пороха.

Леопард встал, отечески потрепал его по загривку, и положил ему на колени оторванную голову Рэм Мэйтата.

— Улисс, енот мой, ты ведь хочешь жить? Впрочем, можешь не отвечать, я вижу, что не хочешь. Но это не имеет значения. Я хочу лишь, чтобы ты отнёс лейтенанта своему начальству. А потом можешь гордо подохнуть, я не против. То есть, я расстроюсь, конечно, но примирюсь с твоим выбором.

Леопард снова присел на корточки и наклонился к нему. Их носы едва не соприкоснулись, а вибриссы защекотали друг друга.

Голос Алекса из бесконечно участливого вдруг сделался абсолютно бездушным, словно голос механизма, записанный на плёнку:

— Передай Фрей Мэйтата от меня следующее сообщение. Последнее предупреждение, Фрей. Один только намек или даже одна только мысль, и я, Алекс Багенге, поставлю вдоль дороги пылающие кресты. И на первые пару из них прибью тебя, Фрей, и твою Лэн. Договор, Фрей. Ты сама его предложила, не я тебя тянул за язык. А теперь за твою хитрожопость расплатились другие. Либо ты играешь по правилам, либо я прихожу за тобой.

В следующий миг леопард вновь стал обычным, предыдущим Алексом. Только глаза остались безумными и какими-то стылыми, мертвыми. И этот контраст улыбки, непритворного живого участия, с мертвыми глазами, приводил в ужас куда больший, чем всё остальное, что он успел сегодня разглядеть в пятнистом убийце.

— Если решишь жить, Улисс, с тебя выпивка.

Он взял в руки голову Рэм, нежно погладил её, лизнул в нос, и положил обратно на колени Улиссу.

Затем повернулся и скрылся меж бетонных блоков, оставив после себя лишь облачко запаха, разбавленного обильной енотовой смертью.

***

В попытке вылизаться и очиститься от крови, леопард поехал на набережную. Оставив мотоцикл, он спустился к великому Арсину, равнодушно несущему свои черные воды к далекому океану. Ширина его глади потрясала воображение.

Может, подумал леопард, мне стоит поискать здесь свою лодку. Найти её и отправиться к своему морю, чтобы жить на его берегу и играть с китами. А телескоп попросить сделать в Харофу.

Алекс любил Эйоланд, хотя понимал — его здесь не любит никто. Своей любовью он причинял городу слишком много боли.

В целом Тоя была права, он съехавший с катушек психопат, уже не способный остановиться. Убийство въелось в него, стало неотъемлемой частью его жизни.

Но он старался. Семья Мирса Джеро — он любил их, как можно любить семью своего друга. Лила Изуба — он помогал ей переводить книги и рассказывал историю других миров. Общение с ними помогало ему жить. Жить, не в смысле существовать,