Завтрак для Маленького принца - Наталия Миронина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пожалуйста, – вежливо ответила я.
– Таня, я ухожу. Я ухожу, и мне нужен развод.
– Бери, – машинально сказала я, словно речь шла о ключах от машины.
– Это серьезно. Я очень боялся тебе это сказать, но надо. Понимаешь, надо. Таня, я женюсь на Людмиле.
– На ком? – Я растерялась.
– На Людмиле, матери Саши.
– Я знаю, как зовут его мать.
– На ней. На его матери. Таня, понимаешь, мы встречаемся, давно. Вот уже два года. Это были ошибки – ее брак и то, что я тогда честно не развелся. Когда Саша был маленьким. Ну, ты понимаешь меня? Ничего сделать нельзя. Мы не можем друг без друга. Это уже понятно. И Саша, он родился в семье, только я боялся честно…
– Я это уже слышала. Давно. Когда он пришел к нам в дом.
– Да, да. – Аверинцев замолчал. – Я говорил это.
Он потоптался по комнате, бесцельно дотронулся до книг, картины, диванной подушки. Потом все-таки остановился и продолжил:
– Таня, я понимаю, что сейчас об этом говорить нельзя, не время, мы могли все вопросы обсудить позже, но я не хочу, чтобы они вообще были.
– Ты о чем?
– Квартира остается тебе. Мне вообще ничего не надо. Я заберу одежду и машину. Твоя машина, естественно, тоже остается тебе.
– Естественно, – машинально подтвердила я. – А куда ты уходишь?
– Мы сняли квартиру в Удельной. Пока будем жить так. Людмила уехала из Кемерова, подала на развод.
– Понятно. – Я кивнула головой. – Вот почему она так часто бывала в Питере.
Аверинцев не ответил. Он просто ждал моей окончательной реакции на услышанное. Он, видимо, собирался испить все возможные наказания прямо сейчас. Но я ничего не сказала. Мне не хотелось, у меня не получалось связать слова в предложения. Я сидела, опустив руки на колени, и молчала.
– Я вещи заберу потом. Когда тебя не будет дома. Так, наверное, не очень тяжело будет. – Он еще секунду помедлил. – Я буду рядом, если что. Удельная – это совсем близко. Ты в любой момент можешь позвонить, и я приеду. Мы не должны стать врагами. Никто же не виноват, что так получилось…
«Да, в любви никто не виноват. А у них – любовь, судя по всему!» – думала я об этом совершенно спокойно.
– Я поеду? – Николай встал.
– Уезжай, – повернуться к нему у меня не было сил.
Саша приехал через два часа. Он что-то громко говорил, объяснял, что-то шумно двигал… Из всего сказанного до меня дошло только одно слово: «переезжаю».
– Ты второй, кто сегодня об этом мне говорит.
– А кто первый?
– Отец. Он женится на твоей матери и уезжает жить в Удельную. У них любовь.
– Она же в Кемерове!
– Теперь уже нет. В Удельной.
Саша с размаху сел на стул, куда я днем сложила всякие предметы со своего письменного стола. Мы сидели и молчали. Мне показалось, что это продолжалось очень долго. Но двигаться и говорить не хотелось. Не хотелось вообще ничего.
Мобильный телефон зазвенел неожиданно и громко. Саша подскочил, выхватил его и в тишине квартиры его голос прогремел раскатисто:
– Нет. Я сегодня не приеду. Все потом. Я пока буду жить здесь.
Я слышала, как на том конце что-то защебетали, но телефон отключился и фразу расслышать я не смогла. Только вдруг с облегчением поняла, что я не останусь одна в этой большой, пустой, но наполненной воспоминаниями квартире. Я не буду искать сегодня таблетки фенозепама, а найдя, не буду запивать их водкой или виски. Поняла, что мне придется пожить еще какое-то время, и поблагодарить за это я должна этого красивого, воспитанного мной, молодого мужчину.
Глава третья
Утром он убегал в театр, возвращался поздно и вечером на кухне в двух словах рассказывал о трудностях, описывал свои небольшие удачи и неизменно рассказывал мне о погоде. Словно я не выглядывала в окно, не выходила на балкон и не смотрела новости по телевизору. Быть может, он это делал из-за того, что я все время мерзла. Я тепло одевалась, куталась в шарф, но руки и ноги у меня все равно были ледяными, а зябкое передергивание плеч выглядело болезненным симптомом.
Монолог его очень быстро утомлял – ведь я его почти не слушала, а рассказать свое не спешила. Да и рассказывать было нечего. Его жизнь меня особо не интересовала, впрочем, как и любое другое событие за этими стенами. Я, как заговоренная, со страхом ждала только одного известия – известия об отъезде. Если он эту тему не поднимал, я заводила разговор сама:
– Ты уже что-то решил? Может, передумаешь? Все-таки в театре у тебя сейчас все хорошо…
Я куталась в шарф и повторяла эти фразы, хотя только что он жаловался на неудачи, на усталость, на невозможность пересилить себя и сделать рывок, который вывел бы на другой профессиональный уровень. Но все мои слова были лишь завесой, ширмой, неким формальным вступлением для того, чтобы подойти к сути, чтобы не огорошить, не смутить высказанной в лоб просьбой:
– Не уезжай, поживи еще здесь, в этой квартире. Не оставляй меня сейчас.
Я не могла так сделать, не имела права на подобную откровенность. Нельзя было бесконечно пользоваться долготерпением и мягкостью другого человека. Он великодушно не замечал моих неловкостей.
– Ехать придется, я это уже понимаю… Не получается, ничего толком не выходит… Как будто я долго танцевал, без перерыва, без отпуска…
По моему лицу было понятно, что я думаю: «А там, куда ты уедешь, выйдет? Там получится? Откуда ты знаешь, что там получится?» Он отводил глаза, разговор не клеился, на кухне я оставалась одна, а он уходил в свою комнату.
С момента ухода мужа прошло время, но оно не лечило, оно даже не могло остановить процесс моего отчуждения от окружающего мира, и болезнь разлуки продолжала свое разрушение – общаться было все сложнее. Книги, фильмы, спектакли – все про чужую жизнь мне казалось пресным, неинтересным, и даже не спасала столь свойственная женщинам любовь к аналогиям и параллелям. Нравственные, душевные муки героинь меня только раздражали. Вечера я проводила в своей комнате, подчиняясь своим страхам – я боялась исчезновения живой души из этого дома, отсутствия забот (хотя в последнее время я готовила на скорую руку, убирала, когда уже не было возможности терпеть беспорядок). Я боялась исчезновения человека, присутствие которого хоть как-то удерживало меня на плаву – так невротик боится отмены успокоительного препарата и перемены обстановки.
Ночи для меня давно уже стали длиннее, чем дни – я пыталась представить себе жизнь в полном одиночестве. Пыталась придумать дела, вспомнить о подругах, заняться, наконец, работой. И, как всегда это бывает, мысленно это получалось хорошо, но огромная пустая кровать, гулкий колодец двора, проглядывающий в узкое стрельчатое окно спальни, вечная зябкость ног и ощущение неустроенности возвращали меня к реальности. Отъезд Саши страшил меня, как страшит день операции.