Санкт-Петербург. Полная история города - Петр В. Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дом трёх Бенуа. Ок. 1915 года
Публицист-революционер Александр Герцен, живший в 1840–1841 годах в доме 25/11 на углу Большой Морской и Гороховой, жаловался своей крестной матери: «Дом, в котором мы живем, – от души петербургский дом: во-первых, шестиэтажный, во-вторых, в нём нет секунды, когда не пилили бы, не звонили бы в колокольчик, не играли бы на гитаре и пр. Жильцов малым чем меньше, нежели чем в Ноевом ковчеге, да и состав похож, т. е. несколько человек и потом от каждого рода птиц, рыб, животных пара».
Помяловский и Герцен были прагматиками. А вот поэтессе Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник, правнучке знаменитого актера Михаила Щепкина, доходный дом виделся таким:
Петербургский, серый, громадный,
Похожий на тысячи – дом,
С угрюмым колодцем-двором;
И полон тоски безотрадной
Ряд клеток, устроенных в нём.
Окна днём – словно взгляд незрячий;
С темнотой в них зажгутся огни;
Под каждою лампой висячей
Умирают скучные дни.
Живут там усталые люди;
О, как низки у них потолки!
Мне кажется – тесно их груди,
Мало воздуху – много тоски.[57]
«Мало воздуху – много тоски» – очень точно подмечено! Знаменитые питерские дворы-колодцы появились вследствие плотной застройки – земля дорогая, строительство тоже недёшево, так надо получить максимальную прибыль! Что – дворы? Кому нужны эти дворы? Дворы в аренду не сдаются! «Колодцы» были не только тесными, но и грязными. Всё внимание уделялось фасадам и парадным входам, а дворы и черные лестницы были грязными, неухоженными, дурно пахнущими.
Экскурсоводы, специализирующиеся на непарадном Петербурге, показывают экскурсантам ниши возле окон на черных лестницах, в которых когда-то находились отхожие места. Отходы жизнедеятельности стекали по воронке в общую трубу, по которой поступали в вырытую под домом яму. Верхний конец трубы выводился на крышу и прикрывался навесом от дождя и снега. Рано утром золотари вывозили содержимое выгребных ям, зимой – на свалки, а летом – в море, где-нибудь подальше от города (для этой цели существовали особые лодки). Дверей или занавесей в нишах не было, нужду справляли на глазах у проходящих, которых на черных лестницах было много – обслуга, посыльные, жильцы верхних этажей. Но в те времена люди смотрели на вещи проще… (теперь вы знаете, как решал эту проблему Родион Раскольников). Разумеется, жильцы «хороших» квартир этими отхожими местами не пользовались. Они справляли нужду в горшки, а с середины XIX века в квартирах начали устраивать индивидуальные клозеты, которые подсоединялись всё к той же канализационной трубе. Спустя некоторое время клозеты стали оборудовать смывными устройствами и «удобства» стали похожими на современные.
Конка. 1903 год
Кстати, что практически в каждом дворе имелись ретирадники – деревянные будки с отверстием в полу, в которые с дозволения дворника (за монетку) мог зайти любой желающий. О дворовых ретирадниках не упоминали литераторы и историки, поэтому в наше время о них мало кто знает, и даже авторы исторических детективов заставляют своих героев справлять нужду в петербургских арках и рассуждать о том, что в России «мало общественных латрин». Нет, с чем-чем, а с латринами всё было в порядке, во всяком случае в Петербурге.
Давайте вспомним, в каких условиях жили герои «Преступления и наказания». Родион Раскольников жил в каморке, которая «приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру… Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и всё казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок». Принято считать, что Раскольников жил на углу Столярного переулка и Гражданской улицы[58] в доходном доме, построенном в 1831 году.
Семейство Мармеладовых устроилось, на первый взгляд, лучше – снимало комнату в большой «барской» квартире на четвертом этаже дома Козеля[59] («слесаря, немца, богатого»). Далеко не всегда находился желающий снять квартиру целиком и тогда она сдавалась покомнатно. Планировка квартир традиционно была анфиладной, поэтому арендная плата возрастала по мере удаления от входа в квартиру. Мармеладов говорит Раскольникову, «проживаем же теперь в угле, у хозяйки Амалии Федоровны Липпевехзель», но на самом деле его семья занимает не угол (часть комнаты), а всю комнату целиком. Первую, самую дешевую комнату в квартире, через которую проходят все остальные жильцы. «Выходило, что Мармеладов помещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная», – пишет Достоевский. «Огарок освещал беднейшую комнату шагов в десять длиной; всю её было видно из сеней». Для обеспечения хоть какой-то приватности «через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно, помещалась кровать». Нет, лучше уж похожая на шкаф каморка, но без шастающих мимо людей! А вот Андрей Семеныч Лебезятников, служащий в министерстве, занимает последнюю комнату, в которой можно и деньги преспокойно на столе разложить, ведь посторонних здесь не бывает. В «приличных» квартирах комнаты располагались двумя параллельными анфиладами – вдоль уличного фасада тянулась парадная анфилада, куда имели доступ гости, а вдоль дворового располагались жилые покои, при этом комнаты разных анфилад сообщались между собой, что было очень удобно. В одноанфиладных квартирах (такие преимущественно находились в дворовых флигелях) сначала шли парадные комнаты, затем – жилые, а в самом конце находились комнаты для прислуги и кухня, выходившая на черную лестницу.
Соня Мармеладова снимает комнату у портного Капернаумова. Комната убогая, похожая на сарай, но зато с отдельным входом через галерею (проституированной девушке иначе нельзя). Галерейная планировка удобнее анфиладной, но в Петербурге от неё довольно скоро отказались по причине
