На заре человечества: Неизвестная история наших предков - Николас Уэйд

Это могло бы объяснить, почему региональные вариации черепов, разделяющие народы на кавказоидные (живущие на западе Евразии: в Индии, Европе и на Ближнем Востоке) и монголоидные (населяющие восток Азии) появляются только в голоцене, теплом периоде, 10 000 лет назад сменившем плейстоценовый ледник. «Большинство ранних черепов современных людей не несет никаких четких признаков ни одной из нынешних рас, – пишет антрополог Ричард Клейн, – и все более вероятным представляется, что современные расы сформировались в основном в голоцене не раньше чем 12–10 тысяч лет назад. Это особенно заметно в Восточной Азии (нынешнее горнило монголоидов), но применимо и к Европе (территории европеоидов)»{154}.

С окончанием последнего ледникового периода наконец поколебалась и монополия присваивающего хозяйства – единственного дотоле известного человечеству образа жизни. Вскоре на Ближнем Востоке начнутся первые удачные опыты создания постоянных поселений.

7. Оседлость

Человек наживает себе собственность и оставляет ее своим детям; таким образом, в пределах того же народа дети богатых людей получают преимущества перед детьми бедняков, независимо от их телесного или умственного превосходства. Но наследование собственности само по себе далеко не является злом, ибо без накопления капитала не могли бы процветать ремесла, а между тем цивилизованные расы прежде всего благодаря им одержали и продолжают одерживать верх над другими, занимая место низших рас. Умеренное же накопление богатств не мешает процессу отбора. Когда бедный человек начинает преуспевать, его дети берутся за торговлю или промыслы, в которых процветает борьба, и наиболее способный телом и духом всегда успевает более других.

Последний ледниковый максимум предварял не только появление рас, немного отличных друг от друга на вид, но и, что гораздо важнее, появление людей, которые стали жить иначе, чем все предшествующие поколения. На южных границах западной половины Евразии, вдоль восточных берегов Средиземного моря, возникло человеческое сообщество нового типа, в котором охотники и собиратели наконец выработали формы поведения, необходимые для оседлой жизни.

Плейстоцен не просто тихо закончился, его уход обернулся чехардой резких климатических перемен. После последнего ледникового максимума, где-то 20 000–15 000 лет назад, пришел теплый период, в науке именуемый беллингским межсезоньем, в течение которого растения, животные и люди смогли вновь селиться в северных широтах. Но беллингское потепление, продолжавшееся с 15 000 до 12 500 лет назад, не было настоящим рассветом. Евразию сковало следующее похолодание, начавшееся довольно внезапно. Всего за 10 лет температуры упали до почти ледниковых значений, и вскоре бескрайние леса Северной Европы превратились в тундру. Этот наскок холода известен как поздний дриас – по названию карликовой желтой розы дриада, которая растет в тундре.

Поздний дриас продолжался 1300 лет и закончился так же внезапно, как начался, – за десятилетие, как показывают пробы, выпиленные из гренландского ледяного щита, который служит своеобразным архивом глобального климата. Примерно 11 500 лет назад на землю пришел голоцен – межледниковый период, продолжающийся поныне.

Эти резкие климатические и экологические перемены стали для человечества суровым испытанием на жизнеспособность и вынудили людей осваивать новые модели поведения даже в теплых южных широтах. Точная цепочка причин и следствий остается загадкой. Все, что мы знаем сегодня: с окончанием последнего ледникового максимума на Ближнем Востоке начало складываться человеческое сообщество нового типа, перешагнувшее рамки кочевого хозяйства, и изобретшее постоянные поселения.

Может быть, оседлость, или, как говорят археологи, седентаризм, и кажется нам очевидным выбором, но для охотников и собирателей он был далеко не прост. Привязанность к одному месту увеличивает риск подвергнуться набегу. Поселения привлекают паразитов и болезни. Жизнь в поселениях требует нового мышления, новых взаимоотношений в социуме и нового общественного устройства: такого, в котором люди вынуждены обменивать заветную свободу и равенство на иерархию, вождей, властные институты и т. д.

Археологи признают переход к оседлости революцией, сравнимой с той, что знаменует начало позднего палеолита (50 000 лет назад), когда на смену анатомически современным людям явились их потомки с современным социальным поведением. Офер Бар-Йосеф из Гарвардского университета называет эти события «двумя важнейшими в истории человечества революциями»{155}.

Охотники и собиратели не знают практически никакой частной собственности, и при отсутствии имущественного неравенства все члены сообщества более или менее равны между собой. Первые оседлые сообщества оставили свидетельства совсем иного социального устройства. Дома и хранилища, судя по всему, находились в частном владении. С возникновением личного имущества появились и люди, которые накапливали его быстрее других и получали более высокий статус. Прежнее равенство исчезло, и на его месте выстроилась иерархическая пирамида с вождями и «ведомыми», богачами и бедняками, разделением труда и зачатками официальной религии в виде культа предков.

«Повседневная жизнь в деревне, где народу больше, чем в бродячем племени, требует общественной реорганизации, накладывает новые ограничения и на индивида, и на целые домовладения, – пишет Бар-Йосеф. – Чтобы надолго сохранить в деревне пригодные для жизни условия, ее обитатели принимают определенные правила поведения, которые подразумевают среди прочего признание власти вождей или начальников (вероятно, богатейших членов сообщества), активное или пассивное участие в церемониях (устраиваемых публично под открытым небом) и другие подобные вещи»{156}.

Оседлые люди должны были найти решение самой острой из социальных проблем: как защититься от других сообществ. У кочевников залогом безопасности служила мобильность. А у первых седентариев она должна была обеспечиваться иначе, и логично предположить, что достигалась за счет численности сообщества. Поскольку оседлые люди научились жить крупными группами, в случае нападения они превосходили агрессора числом. Имея перевес в живой силе над любой группой кочевников плюс укрепления и, возможно, сторожевых собак, которые появились у людей 15 000 лет назад, поселенцы могли отражать атаки любых пришельцев, явившихся захватить продовольствие и женщин.

Эта новая форма общественного устройства предшествовала и способствовала таким новшествам, как возделывание диких злаков, а также содержание в загонах и выпас диких животных: овец и коз. Эти начинания, в свою очередь, – возможно, не случайно, а по замыслу – привели к одомашниванию растений и животных и возникновению сельского хозяйства. Оседлая жизнь и иерархическая структура общества вымостили человечеству дорогу к государствам, городам, цивилизации и зачаткам институтов нынешнего урбанизма. Практически вся последующая история и прогресс человечества в определенном смысле могут быть представлены как последствия этого великого рывка из жизни собирателей в оседлое и структурированное общество.

Оседлость и сельское хозяйство начали распространяться по Европе 10 000 лет назад, и от этого момента ученые начинают исчислять эпоху неолита. Поскольку эти два изобретения становятся по-настоящему заметны в неолите, археологи долго считали, что улучшение климата позволило человеку вести сельское хозяйство, которое и мотивировало его принять оседлую жизнь. Однако им пришлось убедиться, не в последнюю очередь благодаря усовершенствовавшимся методам датировки, что на деле порядок был обратным: не сельское хозяйство привело к оседлости, а скорее оседлость возникла первой, задолго до начала неолита, а уж за ней появилось первое аграрное производство.

«До недавнего времени было принято считать началом неолита появление земледельческих поселений, – пишут археологи Питер Аккерманс из Лейденского университета (Нидерланды) и Гленн Шварц из Университета Джонса Хопкинса. – Но сегодня мы знаем, что оседлая деревенская жизнь началась за несколько тысячелетий до окончания последнего оледенения, а широкое освоение земледелия и скотоводства много позже – в конце восьмого – начале девятого тысячелетия до нашей эры. Сегодня очевидно, что сельское хозяйство не было необходимой предпосылкой оседлости, и оседлые сообщества не обязательно были аграрными»{157}.

Признаки оседлого быта можно усмотреть уже 18 000 лет назад в граветтских хижинах, выстроенных из бивней мамонта, и, возможно, люди пробовали надолго селиться возле надежных источников продовольствия: лесного ореха, лосося и пр., если придумывали способ его хранения. Однако эти ранние примеры оседлых поселений единичны, и они не требовали никаких глубинных поведенческих трансформаций. Истинный седиментаризм как постоянный образ жизни не прослеживается до завершения эпохи позднего палеолита. Первый достоверный пример успешного и долго существовавшего оседлого сообщества – это натуфийская культура, существовавшая на Ближнем Востоке от 15 000 до 11 500 лет назад. Натуфийцы жили на восточном побережье Средиземного моря, на землях нынешних Израиля, Иордании и Сирии. Ранние натуфийцы собирали дикую пшеницу и ячмень, росшие в этих землях. Для сбора диких злаков они изготавливали каменные серпы, на которых сохранились характерные следы от окиси кремния, содержавшейся в злаковых стеблях{158}.