Белый мыс - Тюрэ Эрикссон

Из-за конфирмации Оке между дядей Стеном и бабушкой разгорелся жаркий спор.

– По-моему, это совершенно ни к чему, – заявил дядя.

Бабушка возмутилась:

– Чтобы мальчик не прошел подготовку к конфирмации? Да где это слыхано!

– Не было слыхано, так будет!

– Да ты только подумай, что станут говорить все!

– Пусть себе говорят. Поговорят да перестанут. Оке решил, что дядя Стен против того, чтобы покупать ему шевиотовый костюм и белую рубашку, и стал упрямо на сторону бабушки.

– Ну, как хочешь! Постарше станешь – сам поймешь, – уступил в конце концов дядя Стен, пожимая плечами.

Оке и в самом деле очень скоро стал задумываться над тем, есть ли смысл каждое воскресенье проделывать длинный путь до церкви. Нудные, бессодержательные речи священника быстро наскучили, и ему не раз случалось вздремнуть в ризнице.

Когда становилось уж очень невтерпеж, кто-нибудь из подростков щипал или щекотал девчонок, вызывая тихое веселье у остальных.

Священник увешевающе вздымал руки и смотрел с упреком на озорника. Аккуратная седая бородка клинышком придавала ему сходство с добродушным домовым.

– Ризница – свято место. Не забывайте об этом!

Потом он вдруг вспоминал, что надо спросить домашнее задание.

– Андерссон, как начинается комментарий Лютера к четвертой заповеди?

Оке считал унизительным, что священник пичкает их с чайной ложечки псалмами и заповедями, которые проходят еще в первых классах школы. Он ожесточился и принялся тараторить наизусть со страшной скоростью.

– Довольно, довольно! – испуганно воскликнул священник.

Какой же вопрос он теперь придумает для других?

Бенгт называл его «травоедом», когда поблизости не было никого, кто бы мог наябедничать.

– Грех умерщвлять невинных животных. Человек живет гораздо дольше на здоровой растительной пище, – провозглашал священник кротко, раздавая маленькие брошюрки, которые призывали вести вегетарианский образ жизни.

В одно воскресенье они получили сочинение совсем иного рода. Оно было написано в отталкивающем, полном ненависти тоне, и Оке был очень удивлен тем, что чувствительный старый священник хочет, чтобы они читали такие вещи.

– «Церковь под знаком креста» – недурная вывеска для фашистской пропаганды! – воскликнул дядя Стен, перелистав тоненькую брошюрку. – Похоже, что этот «вождь», капитан Бергендаль, нашел в наших краях преданного сподвижника.

Серым зимним днем Оке сидел у печки и смазывал свои пьексы. Из котелка на треноге поднимался резкий запах дегтя. Надо было втирать смесь дегтя с бараньим салом, покуда она не перестанет впитываться. Тогда обувь сможет устоять и против сырости и против холода, что имеет немалое значение, когда с северо-востока приходит затяжной шторм с густым мокрым снегом.

– Что-то Мерк давно не показывается. Уж не упал ли он в колодец, или какая другая беда случилась? – затревожилась вдруг бабушка.

– Всякое может случиться. Плохо, что он живет совсем один, – откликнулся дядя Стен.

– У него столько родни, кто-нибудь мог бы и позаботиться.

– Вряд ли он ужился бы с ними… В богадельню тоже переселяться не думает. Видно, не хочется ему от моря уезжать.

Бабушка считала, что Мерк не стремится в богадельню по другим причинам:

– Тогда муниципалитет возьмет на себя попечение о его деньгах, и он не сможет ничего жертвовать миссионерскому обществу; нечем хвастаться будет.

– А вы уверены, что у него есть деньги?

– Да ты что! Об этом все знают.

– Если вы обещаете не говорить никому, я скажу вам, сколько у него на самом деле.

– Будто я когда сплетничала! – обиженно воскликнула бабушка.

– У него триста двадцать крон в банке, а больше четырехсот никогда не было.

– Не может быть! Как ты узнал это?

– Он мне сам показал книжку прошлой весной, когда я попросил у него взаймы пятьдесят крон на посевной материал.

Бабушке как-то трудно было расстаться с привычным представлением, что Мерк ведет образ жизни нищего отшельника исключительно из жадности.

– Мерк дал денег взаймы? Наверно, потом сколько ночей не спал, пока ты ему не вернул долг!

Дядя Стен выглянул в окно:

– А вот и он сам идет, легок на помине…

– Подкинь дров в печку. Похоже, он совсем закоченел сегодня, – сказала бабушка.

Скрюченные пальцы Мёрка дрожали, когда он протянул их к огню, на кончике носа повисла большая капля. Густая щетина на лице казалась такой же грязно-серой, как обтрепанные, покрытые невероятным количеством заплат штаны из домотканого сукна. На ногах у него были примотанные мокрой бечевкой огромные калоши.

– Не могу надеть ботинки – обморозил пятки и пальцы, – объяснил он.

– А я как раз собирался вас проведать, – сообщил дядя Стен.

Лицо Мёрка исказилось от боли:

– Поясница совсем разболелась от этой погоды, не то бы сам как-нибудь управился.

Отдохнув немного, он спросил Оке, не проводит ли он его, чтобы помочь устроить ножную ванну.

– Надо будет еще ногти на ногах постричь и положить мазь на болячки.

Оке нужно было подождать, пока подсохнут пьексы, и Мерк пошел вперед – поставить воду.

– Захвати с собой бинт и перекись водорода, – сказал дядя Стен племяннику.

Это оказалось хорошим советом. Вода, которую согрел Мерк в чугунке для варки картофеля, была далеко не чистой. На ее поверхности плавала пленка жира – такая вода годилась только для того, чтобы отмыть заросший грязью таз.

Оке чувствовал себя совсем скверно в грязной каморке. Выходит, под этим тряпьем отнюдь не скрывается золото, хоть все и были уверены, что Мерк нарочно прибедняется, чтобы сберечь состояние. Лишенный возможности навещать соседей, он оказался в страшном одиночестве. Его единомышленники по миссионерскому обществу нисколько не заботились о нем. Дом Мёрка был слишком холодным и неустроенным, чтобы созывать там собрания, а сделать доброе дело, вооружившись щеткой и половой тряпкой. – это христолюбивым женщинам и в голову не приходило.

Одна стена совсем прогнила. Плесень за кроватью забиралась все выше по обоям. Скоро она доберется до запыленной литографии в деревянной рамке… Первый раз, когда Оке увидел эту картинку, изображавшую мчащихся во весь опор через дворцовый парк всадников, она показалась ему красивой и забавной. Ребра гусаров оказались почему-то сверху красных мундиров![26]

Стенные часы тоже произвели на него тогда большое впечатление. Он следил за качанием маятника, вертя головой, словно любопытный котенок, и приходил в восторг каждый раз, когда латунный диск вспыхивал на солнце. Часы были в доме единственным предметом, не отставшим от времени… Скорее даже наоборот: стрелки успевали отмахать далеко за полдень, когда солнце, касаясь сделанных Мёрком на подоконнике меток, говорило, что двенадцати еще нет.

– Ну что, скоро начнем? – спросил старик нетерпеливо, вытягивая ногу перед очагом.

Оке пришлось немало повозиться, чтобы подвернуть до колена затвердевшую штанину. Икры Мёрка покрылись слоем грязи, в глубокой гноящейся ране на пятке засох клочок серой бумаги.

– Без бумаги мазь не держится, – объяснил Мерк.

Оке стиснул зубы, чтобы не отпрянуть назад, и лоб его покрылся испариной. Болячки издавали отвратительное зловоние. Мизинец страшно распух, ноготь отвалился. Стоило тронуть багровую опухоль, как появлялось мертвенно белое пятно.

– Может быть, лучше с этим в больницу пойти?

Мерк решительно отверг его предложение:

– Все равно что выбросить деньги. Три недели я пролежал там в прошлом году, залечили было, а едва началась зима, все болячки снова открылись.

Оке осторожно взял кончиками пальцев черные гнойные тряпицы, отвалившиеся вместе с носком, и швырнул их в печку. У него даже отлегло на душе, когда огонь принялся пожирать их.

– Ты сжигаешь бинты? Да я мог бы выстирать их и еще раз использовать! – воскликнул Мерк недовольно.

Хорошее настроение вернулось к нему только тогда, когда ноги были вымыты, ногти подстрижены, а раны обернуты новым, чистым бинтом.

– У тебя легкая рука, парень, – произнес он с довольным вздохом.

…Прошло немного времени, и Мерк уже мог опять обуваться, а Оке получил от товарищей новое прозвище. «Маникюрша», – прочел он однажды на внутренней стороне переплета своего псалтыря, забытого в церкви в очередное воскресенье.

В воздухе повис дрожащий колокольный звон. Ослепительное солнце заливало окаймленную зеленью полянку перед церковью. Бабушка сидела у ограды и щурила глаза: все было белое – рубахи подростков, платья девушек, свежевыбеленные стены церкви.

Идя рядом в процессии, Оке и Бенгт казались близнецами. Одна и та же фирма сшила им на заказ костюмы, да и все остальное было одинаково.

Оке обратил внимание на то, что среди всех подростков только у него и у Бенгта были мягкие воротники. Привычное беспокойство кольнуло его: неужели он и здесь обойден, хотя бабушка так старалась, чтобы он получил все самое лучшее?