Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***) - Фридрих Шиллер

— На остров Мурано, — ответили ему и назвали адрес.

— Остров Мурано! — воскликнул принц, и дрожь предчувствия словно пронзила его душу.

Не успел я ему ответить, как в каюту влетел Бьонделло:

— Знаете ли вы, в чьем обществе мы путешествуем? (Принц вскочил с места.) Она тут! Она сама! Я только что говорил с ее спутником!

Принц бросился на палубу. Каюта стала ему тесной, весь мир был ему тесен в этот миг. Тысячи чувств бушевали в нем, колени подкашивались, он то бледнел, то краснел. Я тоже дрожал вместе с ним от ожидания. Не могу вам описать наше состояние.

В Мурано корабль подошел к пристани. Принц выскочил на берег. Она вышла. Я прочел по лицу принца, что это она. С одного взгляда на нее исчезали всякие сомнения: никогда я не видал существа более прекрасного, все описания принца бледнели перед действительностью. Увидев принца, она залилась густым румянцем. Вероятно, она слышала весь наш разговор и не сомневалась, что была предметом нашей беседы. Она выразительно взглянула на свою спутницу, словно хотела сказать: «Это он!» — и в смущении опустила глаза. С корабля на берег перекинули узкий трап, по которому ей предстояло пройти. Со страхом ступила она на доски, но, как мне показалось, не оттого, что боялась поскользнуться, а потому, что не могла пройти без посторонней помощи. И принц уже протянул руку, чтобы ее поддержать. Выхода не было, и, победив нерешительность, она приняла его руку и сошла на берег. От жестокого волнения принц пренебрег долгом вежливости: он совсем забыл о второй даме, ожидавшей такой же услуги, — да и о чем он мог помнить в эту минуту? Оказать эту услугу пришлось мне, и я пропустил начало разговора, который произошел между моим принцем и незнакомкой.

Он все еще держал ее руку в своей, — видно, по забывчивости, сам того не сознавая, подумал я.

— Не впервые, синьора… я… мы… — Он не находил слов.

— Кажется, вспоминаю, — пролепетала она.

— Во францисканской церкви.

— Да, да, во францисканской церкви, — проговорила она.

— Мог ли я подозревать, что сегодня… так близко…

Тут она тихонько отняла у него руку. Он явно растерялся. Бьонделло, который успел переговорить с ее слугой, поспешил на помощь принцу.

— Синьор, — начал он, — дамы заказали портшезы, но мы прибыли гораздо раньше, чем думали. Здесь поблизости есть сад, где можно переждать вдали от толпы.

Предложение было принято. И вы можете легко вообразить, с какой радостью откликнулся на это принц. До самого вечера мы пробыли в саду. Мне и Цедвицу удалось занять пожилую даму, и принц мог без помехи беседовать с девушкой. Вы, конечно, поняли, что он не терял времени понапрасну, так как получил разрешение посетить свою даму. Сейчас, когда я Вам пишу, он находится у нее. Когда он вернется, я узнаю, что там было.

Вчера, по прибытии домой, мы, наконец, нашли долгожданные векселя от нашего двора, но при них было письмо, страшно разгневавшее моего господина. Его отзывают ко двору, но в таком тоне, к какому он совершенно не привык. Он тотчас ответил в таком же духе и решил остаться. Полученных денег как раз хватит заплатить проценты с суммы, которую он задолжал. Мы с горячим нетерпением ждем ответа от его сестры.

Барон фон Фрайхарт — графу фон Остен-Закену

27 сентября

Принц рассорился со своим двором, всякая денежная помощь оттуда прекращена.

Шесть недель, по истечении которых мой господин должен был расплатиться с маркизом, уже прошли, но до сих пор нет никаких векселей ни от дяди, у которого принц снова настойчиво просил помощи, ни от сестры. Вы, конечно, понимаете, что Чивителла ни о чем не напоминает, но тем упорнее помнит о долге сам принц. Наконец, вчера вечером пришел ответ двора.

Незадолго до того мы перезаключили контракт с владельцем особняка, который мы нанимали, и принц объявил всем, что остается. Не говоря ни слова, мой господин протянул мне только что полученное письмо. По гневному блеску его глаз я без труда понял содержание.

Можете ли Вы себе представить, любезнейший Остен: при дворе отлично осведомлены обо всех обстоятельствах здешней жизни принца, и клевета сплела вокруг него отвратительный клубок лжи. «С неудовольствием услыхали мы, — говорилось, между прочим, в письме, — что принц с недавних пор, наперекор своей репутации, стал вести жизнь, совершенно противоположную его прежнему, достойному всяческой похвалы образу мыслей. Известно, что он безудержно предался женщинам и азартной игре, пустился в долги, допускает к себе всяких духовидцев и шарлатанов, состоит в подозрительной связи с католическими прелатами и содержит свиту, которая ему и не по рангу и не по средствам. Говорят даже, что он собирается завершить это в высшей степени предосудительное поведение ренегатством и перейти в католическую церковь. Ежели он хочет снять с себя это последнее обвинение, он должен незамедлительно вернуться к своему двору… Одному из венецианских банкиров, которого принц должен поставить в известность о размере своих долгов, даны указания немедленно удовлетворить всех должников, но только после его отъезда, ибо при создавшихся обстоятельствах давать ему деньги в руки считается неразумным».

Какие обвинения и в каком тоне! Я взял письмо, перечитал его, желая найти хоть какие-нибудь смягчающие слова, но ничего не нашел и остался в полном недоумении.

Тут Цедвиц напомнил мне о том, как у Бьонделло еще недавно выпытывали всякие сведения о принце. Время, содержание разговора, обстоятельства — все совпадало. Мы неправильно приписывали эти расспросы армянину. Теперь стало ясно, от кого они исходили. Ренегатство! Но в чьих же интересах так отвратительно и так низко оклеветали моего господина? Боюсь, что это фокусы принца фон Ганау, который во что бы то ни стало хочет убрать нашего принца из Венеции.

Принц молчал, устремив неподвижный взгляд перед собой. Его молчание напугало меня. Я бросился к его ногам.

— Ради Бога, монсеньер, — крикнул я, — только не решайтесь на отчаянные поступки! Вы должны получить полное удовлетворение, и вы получите его. Предоставьте это дело мне. Пошлите меня туда. Отвечать на такие обвинения ниже вашего достоинства, но мне вы разрешите ответить за вас. Клеветник должен быть разоблачен, я открою глаза герцогу.

В этом положении нас застал Чивителла, который с удивлением осведомился о причинах нашего огорчения. Цедвиц и я промолчали. Но принц ужо давно не делал никакой разницы между нами и им и к тому же был слишком сильно возбужден, чтобы в эту минуту внять голосу разума, — и приказал нам сообщить содержание письма маркизу. Я помедлил было, но принц вырвал письмо у меня из рук и сам отдал его Чивителле.