Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

– Именно. Сарданапал разорвет нового директора Тибидохса на сотню маленьких бонапартиков. Не правда ли, Зербаган? – лукаво поинтересовалась Медузия.

Ревизор усмехнулся. Глеб Бейбарсов, как некромаг, наверняка заинтересовался бы этой усмешкой. Дрогнувший жабий рот при рыбьих неподвижных глазах.

– Правда. Кроме одного исключения: если к тому времени в кресле директора Тибидохса не будете сидеть вы, Медузия, – сказал он.

– Полагаете, меня он в порошок не сотрет? Насколько я понимаю, Сарданапал самый сильный маг из ныне живущих, – произнесла Медузия с легким вызовом.

Зербаган оглянулся на карлика. Бобес виновато хихикнул, пожал плечами и втянул голову в плечи.

– Пока… Пока самый сильный… – просипел ревизор едва слышно.

– Что пока, Зербаган? Разве мы уже прощаемся? – спросила Медузия.

Зербаган тускло взглянул на нее:

– Я покидаю Тибидохс через два дня… Нужно, чтобы все было закончено не позднее указанного срока. Вам все ясно? И не вздумайте обмануть меня, Медузия! Поверьте, вам будет совсем не смешно.

Показывая, что разговор окончен, ревизор властно кивнул Меди и стал спускаться. Проводив его взглядом, доцент Горгонова поправила пальцем фитилек свечи.

– Да, Зербаган! Давно хотела вас спросить. Ваш перстень без камня… – начала она негромко и как бы между прочим.

Зербаган на мгновение застыл. Нога, которой он собирался сделать шаг, повисла в пустоте.

– Мне вдруг пришло в голову… Там ведь был не камень, не правда ли? – продолжала Медузия.

И, хотя Зербаган, не отвечая, продолжил быстро спускаться, Ягун готов был поклясться, что плечи его судорожно дрогнули.

Выждав для верности пару минут, играющий комментатор покинул убежище за ногой атланта. То, что он услышал, потрясло его. «И что мне теперь делать? Рассказать бабусе? Предупредить Сарданапала?» – колебался он. Колебался потому, что мысль о предательстве Медузии упорно не желала приживаться у него в сознании. Разве может такое быть, чтобы Медузия согласилась пожертвовать Сарданапалом? Нелепо. И Ягун усилием воли отогнал подозрение. Когда подозреваешь – унижаешь прежде всего себя.

«Посоветуюсь с Танькой. А потом решу, как быть дальше», – подумал Ягун, начиная спускаться по лестнице.

Однако прежде, чем Ягун увиделся с Таней, у него состоялась еще одна встреча, довольно забавная по сути, хотя и едва не закончившаяся для играющего комментатора печально.

Ягун пересек Зал Двух Стихий, где полыхали жар-птицы и выстукивал копытами дробь конек-горбунок. Здесь, у начала лестницы, ведущей на Жилой Этаж, он увидел маленького, взъерошенного первокурсника. Ягун смутно вспомнил, что встречал его и раньше, но не помнил имени.

Кажется, это за ним месяца два назад летал в вороньем гнезде Поклеп и, кривясь, как от зубной боли, привез его в Тибидохс, маленького и нелепого. Большая, как у галчонка, голова, узкие плечи и тонкие ноги с огромными, точно от другого человека приставленными ступнями. Как же его все-таки звали? Кажется, что-то на «К»… Кирилл? Костя?..

Первокурсник сидел на нижней ступеньке и едва слышно плакал, вытирая нос рукавом свитера. Внук Ягге был тертый калач. В свои не такие уж большие годы он слышал и пение сирен, и проклятия малазийских ведьм, и брачный крик циклопов, и даже тот гортанный, ни на что не похожий рев, с которым Безглазый Ужас, разбегаясь, разносил себе голову о камни. Однако это было нечто особенное. Плач мальчугана леденил душу. Уже спустя мгновение Ягуну почудилось, что мозг у него стал расплавленным стеклом и вытекает через уши.

В смертельном ужасе играющий комментатор закричал. Вскинув кольцо, он попытался выставить блок, однако у него не оказалось сил, чтобы произнести заклинание. Мир треснул. Апатия навалилась на Ягуна могильной плитой. Он был выпит и опустошен. «Я молочный пакет… пустой молочный пакет», – вяло и безразлично подумал Ягун. Леденящий плач и тоска заполнили его существо до краев.

Уже опускаясь на пол, играющий комментатор увидел, как первокурсник удивленно поднял голову и посмотрел на него. Его глаза показались Ягуну огромными, как тарелки.

Минуту спустя внук Ягге понял, что лежит на спине у ступеней, а под голову ему подложена свернутая куртка. Над ним склонился глазастый бледный мальчик. На щеках у него видны следы слез.

– Как тебя зовут, кошмарное создание? – спросил Ягун.

– Меня?.. Коля Кирьянов, – смущаясь, ответил мальчик.

– Кирьянов… хм… а, ну да… Это ты меня чуть не грохнул, Коля Кирьянов?

– Я плакал. Я не думал, что рядом кто-то есть… Когда я вас увидел, я перестал плакать, – сказал мальчик виновато.

«Вас… А, ну да! Я же должен казаться ему дядькой!» – подумал Ягун. Он попытался привстать, однако, прикинув по ощущениям, рассудил, что лучше пока полежать.

– Плакал – это еще полбеды. Хорошо, что ты не смеялся, – сказал он.

Шуточка была явно троечная и провальная, но все же стоила хотя бы легкой улыбки. Однако Коля Кирьянов не улыбнулся.

– Да, хорошо. Если бы я засмеялся, вы могли бы взорваться…

– Что?! Это как еще? – мрачно спросил Ягун.

Коля показал руками, как. Выходило, что играющий комментатор взорвался бы изнутри.

– Тут было бы грязно… Очень грязно, – сказал мальчик виновато.

Ягун кивнул. Почему-то он не усомнился, что если Коля Кирьянов засмеется, то все так и будет.

– М-да. Весело с тобой… Славный ты паренек, – сказал он озабоченно.

Услышав, что он славный, Коля Кирьянов заулыбался, и Ягун с тревогой ощутил, что его начинает раздувать изнутри.

– Я так рад, что вас встретил… Так счастлив! Можно на «ты», да? – спросил Коля.

– Можно. Если тебя это не слишком обрадует… Мне хочется немного пожить, – попросил Ягун, в тревоге косясь на свой живот.

Коля торжественно пообещал, что он попытается не смеяться.

– Немного радоваться все же можно. Тебя это будет только наполнять силами! Уж я-то знаю! – заверил он Ягуна.

– Верю, во все верю, Колян! Я по жизни доверчивый, – сказал Ягун.

Его наконец перестало пучить, и он смог вздохнуть спокойно. Одновременно он с опозданием понял, почему у Поклепа, который привез Колю в Тибидохс, был такой полуживой вид. Должно быть, во время полета Коля боялся и… со всеми вытекающими.

– А чего ты плакал-то? Ты же уже взрослый такой мужик… Лет двенадцать-то есть? – покровительственно спросил он у Коли.

– Де… десять… почти.

– Отличный возраст – десять лет! Самый расцвет юности! Столько всяких дел: пылесосы, авантюры, циклопов дразнить. А ты плакать на лестнице! Это, брат ты мой, не дело! Ты же, брат ты мой, подрастающее поколение… Скоро я буду стар и дряхл, и весь груз магического мира ляжет на твои плечи, сын мой Коля! – сказал Ягун, с удовольствием принимая важный вид.

Коля Кирьянов слушал его с таким восторгом, что играющему комментатору стало неловко. В животе опять что-то забурлило. Ягун понял, что градус восторга Коли необходимо срочно понизить.

– Так чего ты плакал-то? – повторил Ягун уже менее пафосным голосом.

– Меня дразнят!

– Тебя? Ну, они, блин, смертники в натуре!.. – изумился Ягун.

Кирьянов вздохнул.

– Кто дразнит-то? Однокурсники? – уточнил Ягун.

– Да многие… Говорят, что я косоглазый и тощий как гли… глис…

– Спокойно! Я понял! Пусть это будет червяк!.. Дыши глубже! – в тревоге крикнул Ягун, обнаруживая в правом глазу Коли вполне уже созревшую слезу.

Кирьянов задышал, и мозг у играющего комментатора перестал плавиться.

– Ерунда! – сказал Ягун. – Слушай меня, брат мой, и запоминай. Будешь цитировать своим детям, а они детям своих детей… Идеальных людей не бывает! У каждого есть хотя бы один недостаток. Кто-то толст, у кого-то лицо в прыщах, у кого-то ноги кривые, у кого-то фамилия звучит как у потомственного кретина или на зубах пластинка… И разумеется, находятся люди, которые счастливы об этом напомнить, чтобы жизнь медом не казалась. Вы злитесь, втайне страдаете, пытаетесь отшутиться, выискиваете убийственные фразочки…

– Они почему-то не срабатывают! – перебил Коля.

– Ты мудр, сын мой. Разумеется, они не срабатывают. А почему? Потому что тебе обидно и больно, а эти пиявки всегда чутко реагируют на чужую боль. Их не проведешь. И пока тебе будет обидно, они станут упорно присасываться и не оставят в покое, пусть даже их собственная кривоногость втрое превышает твое базовое косоглазие.

Ягун сделал паузу, зорко высматривая, нет ли новых слез.

– Ты не думал, почему все цепляются к тебе, а не цепляются к какому-нибудь Васе, у которого три раза в день лопаются сзади брюки? Или к Зое, у которой передние зубы торчат изо рта? Или к Роме, у которого уши в последний раз мыла акушерка в роддоме? Что, у них придраться не к чему? – продолжал он.

– Думал, – убито кивнул Коля Кирьянов.

– И что? А причина, брат ты мой, в том, что и Вася, и Зоя, и какой-нибудь Петя, у которого все лицо сплошной прыщ, плевать хотели на свои недостатки. Они их не скрывают и не комплексуют. Им не больно, и несчастным пиявкам не к чему присосаться. Ясно тебе?