Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

У шолоховской высоты неуютно и боязливо всякому равнодушию, бездушной поделке, формальному изыску, куцеглазой неправде. Он жил и живет со своими героями, он шел и идет с народом по трудным, но единственно верным тропам утверждения нового мира, никогда не отстраняясь от главного в жизни и не замыкаясь в изолированный книжно-литературный мирок. До обидного мало он говорит о собственном труде, о секретах литературного мастерства. Может быть, потому, что считает дело исполненным и решенным, когда закончена книга. А дальше – пусть судят читатели и критики.

Василий Шукшин, побывав в Вешенской, с запоздалой болью говорил потом, что зря распылялся и нередко терял время в суете, работая многопольно, в различных жанрах и видах искусства. Шолоховская жизнь, шолоховское поведение в литературе, как он сказал, и есть то настоящее, чему стоит подражать и следовать.

И вот мы у Шолохова. На рабочем столе – стопки книг, газеты, письма. Почте Шолохова позавидует любая газета. Люди со всех концов нашей страны делятся с ним своими радостями и бедами, говорят простые и ясные слова о своей любви к его творчеству, его книгам, его героям, к нему – писателю-коммунисту, депутату Верховного Совета СССР всех созывов. Пока ждем Шолохова, успеваем посмотреть кое-что из книжной почты. Космонавт Георгий Шонин подписал свою книжку «Самые первые»: «М.А. Шолохову с низким поклоном на память о моих друзьях и товарищах». Еще одна книга, подаренная Шолохову бывшим журналистом «Комсомольской правды» Анатолием Иващенко, – «Журавлиный камень».

…Шолохов ведет разговор непринужденно, открыто, с юмором.

Один из вешенских товарищей, участник нашей беседы, рассказал, как он с группой школьников ездил в Киев. На Крещатике растерялись и нарушили правила движения – пошли на красный свет. Их остановил милиционер. Хотел было оштрафовать, но потом узнал, откуда они, забыл про все и стал расспрашивать о Вешенской, о Шолохове. Все приговаривал: «Надо же, из самой Вешенской?»

– Так и не взял штраф? – улыбаясь, спросил Михаил Александрович.

– Не взял.

– Зря. Лучше было бы, если бы он расспросил про Шолохова, а штраф все-таки взял. Так интереснее.

Шолохов говорит не спеша. Скажет несколько фраз – задумчивая пауза. Беседуя с ним, заново открываешь давнее понятие: образное мышление. Таким – в образах, сюжетах, картинах, красках – видит мир Шолохов. Из памяти вызывается как бы кусок жизни. Ее верный, правдивый сюжет. На глазах событие обрастает деталями, подробностями, вновь рождается силой памяти, воображения, мысли.

В Вешенской несколько дней находился профессор Ольстерского университета Б. Мэрфи. Шолохову нравится серьезный интерес ученого к стилевым особенностям «Тихого Дона».

– Вчера беседа была очень интересной. Дотошный англичанин текст «Тихого Дона» знает лучше меня. Я ведь его читал, пока писал. (Заметим: Шолохов и много лет спустя обращался к страницам «Тихого Дона», непрерывно их совершенствовал, добиваясь наивысшей выразительности. Эта работа ждет еще углубленного научного исследования.)

У профессора и его сотрудников ряд вопросов по тексту, – продолжает Михаил Александрович. – Многое им непонятно из донского диалекта. Они делают текстологические сноски и дают исторические справки к роману. Очевидно научное издание книги. Вот приехали посоветоваться, кое-что уточнить… Нужное дело. Надо им помочь. Вот, скажем, строка из романа:

«Ласковым телком притулялось к оттаявшему бугру рыжее потеплевшее солнце». Что такое «притулялось»? – спрашивают. Хотят добиться точности в переводе, а это непросто. В романе дан список казненных подтелковцев. Тоже вопрос: «Почему трое безымянны?»

Рядовой их читатель слабо усваивает историю гражданской войны. Англичане принимали прямое участие в интервенции на Дону. Была здесь их военная миссия под руководством бригадного генерала Бригса. Они в переводе на английский выбросили все это. По всей видимости, неудобно: как-никак снабжали белую гвардию оружием, танками, обмундированием. В 20-м году я еще носил трофейную английскую шинель. Винтовки, пулеметы, орудия, гаубицы поставляли. Теперь вспоминать им об этом неудобно.

Шолохов не только прекрасный рассказчик. Он спрашивает и умеет слушать. Как там на БАМе, Атоммаше?

С пытливой заинтересованностью Шолохов слушает рассказ о молодых ребятах, их горячих буднях. Замечает:

– Это хорошо. Кому жить, кому пользоваться этим – тому и строить. Комсомольский закон.

На одном из наших вопросов задержал взгляд. Задумался. Потом спросил:

– А почему вас интересует поездка на фронт летом сорок первого?.. В том, что писатели поехали на фронт, ничего героического не было.

Помолчали. Но потом так получилось, что, о чем бы ни шел дальше разговор, Шолохов снова и снова возвращался к той поездке. Вспоминал ее в деталях, фактах:

– Когда мы ехали на фронт, нас вызвали в Главное политическое управление и сказали: «Смотрите, товарищи писатели, не посрамите земли русской». С таким наставлением мы поехали.

Кинохроника тех лет запечатлела приезд Михаила Шолохова, Александра Фадеева, Евгения Петрова в действующую армию, которой командовал в то время генерал-лейтенант, а впоследствии маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Наверное, у киношников было четкое репортерское задание: показать, что в грозный час наши лучшие писатели – в действующей армии, с воюющим народом. У камеры короткий шаг. Бодрый, уверенный тон. В кадрах – минуты фронтового затишья. Солнце в августовской листве. Взгляд киноленты обрывается на взгорье армейского наблюдательного пункта. И вот в разговоре с Шолоховым мы еще раз убеждаемся, что самое важное осталось за кадром: недостает тяжелых и долгих солдатских будней, пыли, подвига и горя войны. Уже в ту поездку Шолохову пришлось побывать в самом пекле, на полюсе мужества – в солдатском окопе.

– Вот такой эпизод… Нужно было перебраться на командный пункт полка. А немец вел огонь по площадям, все усиливая его. И место вроде неприметное, но «рама» надыбала наше движение. Огонь стал довольно плотный. А надо идти. Взял я красноармейцев, пошли. Наше движение заметили – накрыли огнем. Залегли. Красноармеец грызет горбушку, говорит: «Убьет, товарищ Шолохов. Давайте возвертаться». Я – молчок. Он же ведет. Он знает, что делать. А дальше – открытое место. Не пройдем. Переждали чуть, вернулись. Но идти-то надо. Кто начинал, тому и идти. Снова пошли. Удачно. Встретил нас командир полка. Обрадовался. А тут как раз звонок ему от комбрига: «Ты боишься ближнего боя, такой-сякой…» А какой тут ближний бой? Открытая местность. Как поднимаешься, так и кладет автоматный и пулеметный огонь – кинжальный…