Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Выпуск 1 - Вильям Похлебкин

С конца 70-х гг. XV в. от присоединенной к Московскому государству Новгородской феодальной республики перешло большое внешнеполитическое наследство: отношения с расположенными к западу и к северу от них государствами — Литвой, Ливонией, Швецией и Норвегией. Особенно важны были в этом ряду отношения с Ливонией, ибо они касались не только военной политики, но и торговли, поскольку большая часть всей общерусской внешней торговли с Западной Европой шла в то время через Балтику, а именно — через ливонские порты, и главные из них были Рига и Ревель (Таллинн).

Но антирусская направленность политики Ливонии делала этиотношения крайне сложными. Сложность эта усугублялась еще более от того, что международно-правовое положение Ливонии было крайне запутано. Ливония представляла собой чрезвычайно сложное федеративное государство с разными правовыми нормами и разными международно-правовыми статусами. В ее состав входила территория орденского Тевтонского теократиче-ско-военного государства рыцарей-меченосцев со столицей в г. Марбурге (Восточная Пруссия) во главе с гохмей-стером, которому подчинялся великий магистр Ливонского рыцарского ордена со столицей в Вендене (Латвия). Кроме того, в Ливонию входили земли Архиепископст-ва Рижского, Епископства Дерптского, ганзейского города Риги, Епископства Ляанесского (Сааремааского), ганзейского города Ревеля, комтурства Феллина и Гарриена (Эстония). Эта федерация феодальных военных, военно-теократических и просто теократических владений наряду с ганзейскими городами-бургграфствами была чрезвычайно непрочной, но в то же время достаточно цепкой, поскольку фактически опиралась на Германию: Ливонский орден был юридически частью Священной Римской империи германской нации; ганзейские города Прибалтики хотя и были самостоятельны, но также опирались на силу всего Ганзейского союза, ориентировались на германскую сердцевину Ганзы — Гамбург и Любек.

Вот почему отношения с Ливонией затрагивали по сути дела отношения Русского государства с Германией в целом.

Кроме того, отношения с Ливонией и особенно с частями ее федерации и после падения независимости Новгорода считались в Москве отношениями местными, региональными и практически перепоручались царем и Посольским приказом — вплоть до распада Ливонии в 1561 г. — новгородским наместникам. В связи с этим даже внешнеполитический архив, касающийся отношений Новгорода с его западными и северо-западными соседями, не был перевезен в Москву, а оставлен в Новгороде (в нескольких километрах от самого города, в так наз. Городище, резиденции новгородских князей) для справок в нем в связи с местными пограничными и торговыми отношениями.

В 1617 г. осуществлявшие оккупацию Новгородской области в 1610—1617 гг. шведские войска Понтуса Делагарди вывезли в Швецию значительную часть новгородского внешнеполитического архива, а частью вовсе уничтожили его. О размерах архива и о размерах гибели документов можно судить по тому, что в настоящее время в Стокгольме оставшаяся (меньшая) часть новгородского архива внешней политики Руси составляет 28 тыс. листов рукописей, до сих пор не полностью описанных и до сих пор недоступных для русских исследователей русской истории и русской внешней политики.

Точно так же все внешнеполитические документы, относящиеся к сношениям Новгорода со Швецией и Норвегией, в том числе важнейшие государственные мирные и территориальные договоры, оставались в Новгороде, и Московское государство, осуществляя юридически правопреемство внешнеполитических отношений Новгорода со Скандинавией фактически до середины XVI в., оставляло эти отношения в ведении новгородских наместников.

В-третьих, в середине 40-х гг., при Иване IV, возникает и получает решение вопрос о создании специального органа по ведению внешней политики и установлении должности руководителя внешнеполитической деятельностью государства, или, иными словами, решается один из кардинальных вопросов организации русской внешней политики впервые за 500 лет.

Дело в том, что тем самым происходит резкий разрыв с традиционной, исторически сложившейся практикой: на Руси внешняя политика планируется, определяется, направляется и осуществляется только самим монархом — князем, великим князем, царем. В середине XVI в. личный, персональный, а в период 1389—1547 гг. семей но-династический характер руководства и осуществления внешней политики сменяется профессионально-государственным: во главе руководства внешней политикой ставится высокопоставленный и доверенный царя чиновник-профессионал, а координирует и занимается практическим осуществлением внешнеполитических акций государства особое учреждение — внешнеполитическое ведомство и его аппарат, назначаемый также на строго профессиональной основе.

Отсюда ясно, что поворот этот был разительным, имеющим огромное историческое значение.

Однако хотя формально ведомство внешних сношений было создано в 40-х годах XVI в., поворот этот произошел не в один год (1549 г.) и не в несколько лет (1547— 1549 гг.), как это обычно принято считать, исходя из даты организации Посольского приказа при Иване IV, а в течение по крайней мере 75 лет или даже почти века, если считать с того момента, когда у московских великих князей возникают зачатки подобной организации в общей системе управления, или почти в течение 175 лет, если считать с тех пор, когда впервые возникает вопрос о необходимости ввести должность руководителя внешней политики в великокняжеский аппарат.

5. ПРИЧИНЫ ОТКАЗА ОТ СЕМЕЙНО-ПАТРИАРХАЛЬНОЙ ДИПЛОМАТИИ

Первым мысль о необходимости создания особой должности освобожденного от других дел руководителя или координатора всей внешнеполитической деятельности государства высказывает Дмитрий IV Донской.

Он мыслит эту должность как существующую помимо великого князя, который должен оставаться главным инициатором и вдохновителем внешней политики Московского княжества, в то время как профессиональный руководитель внешней политики должен заниматься чисто практическими вопросами иностранных дел.

Показательно, что Дмитрий Донской ставил вопрос не об учреждении, не о ведомстве, а об отдельном лице, об отдельной новой должностной функции. Разумеется, это объяснялось эпохой, для которой вообще не было свойственно создание «контор», «бюрократического аппарата», а многое в государственном управлении все еще покоилось на доверительных, личных и единоличных патриархальных отношениях.

Однако впоследствии, когда тот же вопрос о создании органа внешнеполитического руководства встал перед московскими великими князьями вновь, сто лет спустя, в 80-х годах XV в., явственно обнаружилось различие между должностью руководителя иностранной политикой и ведомством по ведению внешней политики. Сложилось так, что оба эти института и возникли, и складывались вначале параллельно друг другу и даже не совсем одновременно на протяжении примерно века. Поэтому в представлениях современников они долгое время означали далеко не одно и то же, т. е. не были вполне тождественны.

Потребовался длительный период, чтобы к середине XVI в. произошло их слияние, совмещение, когда канцелярия и аппарат внешнеполитического ведомства — «контора» стали орудием, инструментом руководителя внешней политики, а должность руководителя внешнеполитической «конторы», ведомства, до тех пор чисто техническая, слилась с должностью руководителя внешней политики в одном лице.

Вернемся, однако, к идее Дмитрия Донского заменить уже в 1376 г., за пять лет до Куликовской битвы, систему личного и сверхсекретного, узкосемейного и династического руководства внешней политикой чиновническо-профессиональной, всецело подчиненной контролю князя. Какова ее судьба? Была ли она осуществлена? И если нет, то почему?

Идея Донского была для своего времени «радикальна» и смела, если иметь в виду то, что она рвала с практикой лично-семейного руководства внешней политикой со стороны монархов. Однако она была достаточно осторожна. Дмитрий Донской не предлагал никакого «ведомства», никакого «учреждения». Он хотел иметь лишь одно-единственное лицо — внешнеполитического советника и помощника, доверенного человека. Князь не предлагал в то же время в качестве советника себе «совет бояр», хотя, казалось бы, это было для него и почетнее, и удобнее. Для этого были свои причины.

Во-первых, на бояр нельзя было полагаться, особенно во внешнеполитических делах. Эти мелкие феодалы не только привыкли иметь собственные суждения и мнения о-политике, но и все еще обладали в XIV в, правом «отъехать» к другому сюзерену, к другому князю, в том числе и к заграничному, в другое зарубежное государство. И тогда прощай государственные внешнеполитические секреты. Вот почему ни о каком «совете по внешней политике» и ни о каком учреждении с несколькими лицами, посвященными во внешнеполитические дела, в условиях XIV в. даже и нельзя было помышлять.