Сияние. Остров теней - Кирилл Алейников

Для начала капитан решил обсудить с парнями возможность постройки плота. Если плот окажется достаточно легким и хорошо управляемым, с парусом, то при отливе можно попытаться доплыть на нем до заветной цели. Я поплыву сам, если они сачканут, думал Джон Карчер. А если они откажутся помочь мне построить плот, я их убью.

Разглядывая останки «Серенити», капитан не заметил, как к нему сзади подобрался враг. И слишком поздно среагировал, уходя от нападения.

Джон вскрикнул, заваленный крепким мужчиной в белой форме матроса. Мужчина оказался негром, настоящим африканцем, потому черные глаза на его лице едва ли были заметны. Зато очень заметными оказались белые зубы, крепко сидящие в розовых деснах. Зубы тут же сомкнулись на ноге капитана, отчего по всему телу выстрелила сильная боль. Джон заревел, пытаясь отползти от мертвеца, но был придавлен его весом. Негр же вгрызся еще глубже в ногу и вырвал с внутренней части бедра солидный кусок. Джон не мог кричать и звать на помощь, потому что задыхался от боли и страха, но даже если бы и крикнул, никто его не услышит: слишком далеко сейчас парни и оружие.

Суки, они забрали мой пистолет!

Буквально животная злоба вскипела в капитане. Он был в гневе от своего безоружного положения, от гневался на троицу засранцев, лишивших его единственной возможности противостоять мертвецам и тем самым сохранить себе жизнь. Он был в гневе от этого грязного матроса, терзающего ногу, будто голодная собака — кусок мяса. Гнев, дикая ярость придали Джону Карчеру сил, и он лихим пинком скинул негра с себя. Пока тот рычал и поднимался для нового броска, Джон уже вскочил на ноги. Глаза быстро окинули взглядом прилегающее пространство пляжа, и Джон заметил несколько отличных обломков металлических труб и деревянных досок. Он схватил кусок доски, со всей силы саданул по голове матроса, отчего доска раскрошилась, затем поднял с песка огрызок трубы и размахнулся. Тебе конец, тварь… Джон с великим облегчением понял, что уже не боится мертвеца (или зараженного болезнью вроде бешенства — не суть важно). Он чувствовал себя королем ситуации и был рад, что сейчас за спиной, омываемая волнами, медленно умирает «Серенити». Ведь именно она вложила в руки капитана этот замечательный обломок металлической трубы.

Джон что есть мочи ударил негра сбоку по голове. Тот рухнул на песок, брызнув в противоположную удару сторону кровяным фонтаном, и захрипел. Впавший в ярость капитан нанес сверху еще десяток ударов, пока голова негра не превратилась в бесформенное кровавое пятно. Но даже тогда Джон не угомонился и продолжал дубасить мертвеца трубой, а когда та случайно выпала из рук, Джон схватил большой плоский камень и наносил удары им.

Противник был уничтожен. Он не выказывал желания продолжать борьбу, да и не мог, ибо ни одна кость, наверное, у него не сохранилась целой. А голова — та вообще отсутствовала, и на ее месте теперь сочилась кровью куча фарша. Джон устало отбросил камень и пополз к океану. Он плюхнулся в воду и несколько минут просто лежал на волнах, покачиваясь, то прибиваемый к берегу, то оттаскиваемый обратно. Затем силы стали возвращаться, Джон тщательно вымыл лицо и руки, избавляясь от чужой крови, а заодно постарался прочистить и загаженную одежду. Когда капитан выжимал свой летный комбинезон на берегу, то с неудовольствием ответил один факт: кровь из нанесенной мертвецом раны не шла. Рана была глубокой, серьезной, но совершенно не кровоточила.

Подох наш матросик…

А это наталкивало на вовсе страшную мысль: заражение. Вот никогда бы не подумал, что больная фантазия киношников может воплотиться в реальность, усмехнулся Джон. Возвращаясь к остальным, он понял, какое новое чувство пришло на смену апатии и страху.

То было чувство стопроцентной обреченности. Чувство близкого конца.

Его бросало то в жар, то в холод. Тело знобило и лихорадило, но Джон старался не выказывать недомогания. Он не тешил себя надеждами, что все пройдет. Нет, он почему-то твердо знал: моряк по имени Саймон (скорее всего, тот негр на пляже сегодня — именно он) передал через укус свою болезнь. Некий вирус, вызывающий то ли бешенство, то ли чуму, то ли все вместе. Вирус, который способен оживить даже труп, вирус, против которого нет вакцины.

Джон умирал и осознавал это. Конечно, после того как он окончательно заболеет, он будет еще жив, но разве живым он назвал бы того мужчину, ночью вышедшего на пляж? Разве жизнью отдавало во взгляде матроса Саймона? Разве живыми были те люди, рвавшие друг друга зубами и, кажется, даже не испытывавшие при этом боли? Нет, они все мертвы. Не важно, что их физиология еще работает, не важно, что они по-прежнему двигаются, издают звуки, ищут себе пищу. Неважно всё это.

Я умираю, черт возьми. Джон понимал это так же ясно, как и то, что вокруг бушует гроза. Но почему-то в его сердце почти не было сожаления или печали. То ли он успел натерпеться ужасов и попросту устал от всего на свете, то ли таким образом показывала себя болезнь. Но он был почти спокоен, если не считать тлеющей обиды и сокрытой пока ярости. Они лишили меня оружия. И возможности уберечься от мертвеца…

С момента укуса перед глазами плавали разноцветные круги, разные по размеру, но очень навязчивые. Иногда Джон даже взмахивал рукой, неосознанно пытаясь «прогнать» надоедливые пятна и окружности. Джон чувствовал, что его тело горит, будто при высокой температуре. Рана на ноге, что удивительно, вообще никак себя не проявляла и даже не мешала передвигаться. Джон не хромал, хотя по логике вещей непременно должен хромать.

Гром, дождевые потоки, молнии — все это отвлекало Джона от собственных ощущений. Он не успевал как следует разозлиться на парней из-за оружия, не успевал погрузиться в лихорадочный бред, который при высокой температуре просто обязателен. Все еще преследующие его видения мелькали перед внутренним взором, крутились в беспорядочной метели воспоминаний, переживаний, обрывков мыслей, слов и снов. Джон полагал, что именно это и называется «прожить заново всю свою жизнь перед тем, как умереть». И он полностью отдавался этим галлюцинациям и видениям, не противясь ничуть.

— Вы в порядке? — обеспокоено смотрела на собеседника девушка. — Вам плохо?

— Нет, нет, мне даже хорошо, — попытался улыбнуться Джон.

— Выглядите, будто у вас жар, — не поверила ему Марина. — Дайте-ка, я потрогаю ваш лоб

— Нет! — Джон резко одернул руку девушки от себя. Мгновенная вспышка ярости заложила уши пробками, а глаза увлажнились. Но капитан быстро пришел в себя. — Простите, я не хотел напугать. Я в порядке, правда.

Девушка по-прежнему не верила, но больше не пыталась дотронуться до мужчины.

Мне даже хорошо… Джон погрузился в раздумья. Что такое смерть? Ничто. Смерть — это ничто. Она приходит тихо и незаметно, берет тебя в свои руки и уходит. Куда — неизвестно, но уходит она вместе с тобой на руках, и нет тебе больше обратной дороги. Тебя самого больше нет. А ведь это так приятно — не существовать. Чем это хуже существования? Боль, страхи, переживания, проблемы — вот что сопутствует жизни. А смерти сопутствует лишь полное, тотальное ничто, абсолютное забвение, растворение, исчезновение в никуда. Не так уж и плохо — умереть. Лучше, чем жить и мучаться, скажем, будучи инвалидом. И уж точно лучше жизни, в которой для тебя не осталось ничего родного, близкого, как у людей, в один день утративших всех своих родных. Смерти бояться — значит бояться жить. Конечно, смерть не стоит искать лишь потому, что ты храбрец со стальными яйцами, и тебе все нипочем. Она сама найдет тебя, когда посчитает нужным.

Джон сидел, глядел на трепещущую под дождем траву и улыбался. Он старался представить себе, что может быть после смерти, но никак не мог это сделать, и потому забавлялся. Ведь после смерти нет ничего совершенно: ни рая, ни ада, ни второй жизни, ничего. А значит, и представить что-то не получится. Капитан подумал, что умереть вот так вот, зная, что очень скоро тебя не будет, гораздо приятнее и лучше, чем помереть от внезапного инсульта или инфаркта в старости. Идешь ты себе спокойно по улице, и вдруг — бац! И нет тебя. Хотя нет, не так.

Джон мысленно нарисовал картину теплой, уютной гостиной. На окнах висят тяжелые шторы, плотно закрывающие вьюгу, что воет снаружи. Снег летает в темноте, носимый ветром, но он тебе не страшен. Ты дома, в своей милой и родной гостиной, сидишь в глубоком мягком кресле с пледом на коленях, ноги твои в пушистых тапочках покоятся на пуфике. Чуть в стороне потрескивают в камине сосновые поленья, огонь гудит жаром, устремляется в трубу. Перед тобой на стенах развешаны фотографии родственников: любимой жены, с которой ты прожил много счастливых лет и все еще помнишь ее молоденькой, сексуальной девочкой с упругими формами, так умело занимающейся сексом; рядом с фотографией жены висят снимки твоих детей, сына и дочери. Сын стал выдающимся юристом и уже занимает пост вице-президента крупной компании, у него недавно появился ребенок — тоже сын, а жена его так сильно напоминает твою собственную, так красива и мила, что ты иногда путаешь их, жену и невестку. А вот и фотография дочки. Она пошла в тебя, но, надо признать, гораздо симпатичнее, чем ты. Она настоящая красавица, королева школьного выпускного бала и очень умна. Она уже поступила в колледж, но так и не нашла себе парня. И это хорошо, пускай конфетка останется неразвернутой подольше.