Молчание Дневной Красавицы - Филипп Клодель

Любовь моя!

Я так беспокоюсь: от тебя никаких вестей, а канонада все не прекращается. Ведь говорили, что война продлится недолго. Если бы ты знал, как я стосковалась по твоим рукам, как хочу, чтобы ты обнял меня, как хочу видеть твою улыбку, твои глаза. Я хочу быть твоей женой. Хочу скорого окончания войны, чтобы стать твоей супругой и родить тебе красивых детей, которые будут дергать тебя за усы! Ах, если бы наши родители не были так глупы в прошлом году, мы бы уже принадлежали друг другу на всю жизнь… Если когда-нибудь будешь писать им, не говори, где я. Я уехала, ничего им не сказав. Они больше для меня не существуют.

Новая работа пришлась мне по сердцу. Дети меня слушаются. Я их люблю, и кажется, они меня тоже. Многие приносят мне подарочки: яичко, орехи, кусочек сала. Мы с ними в полном согласии, и я немного забываю о своем одиночестве.

«Печаль» (это прозвище, которое я дала своему хозяину, прокурору) каждый день ждет моего возвращения. Он прогуливается в своем парке и здоровается со мной. Я отвечаю ему и улыбаюсь. Это одинокий, старый и холодный человек. Его жена умерла, когда они были еще очень молодыми.

Скоро Рождество… Помнишь наше последнее Рождество, как мы были счастливы! Поскорее напиши мне, любовь моя, напиши мне… Я тебя люблю и нежно целую.

Твоя Лиза.

7 января 1915 г.

Любовь моя!

Наконец-то получила от тебя письмо. Ты его написал 26 декабря, а пришло оно только сегодня. И подумать, что мы находимся так близко друг от друга! Печаль вручил мне его лично. Я думаю, у него нет сомнений по поводу этого письма, но он ни о чем меня не спросил. Он постучался в дверь, поздоровался, отдал конверт и ушел.

Я читала твои слова, плача от радости. Твое письмо у меня на сердце, да, на сердце, ну, на теле, и мне кажется, что это ты там, твое тепло и твой запах, я закрываю глаза…

Мне так страшно за тебя. Здесь есть клиника, куда привозят много раненых. Каждый день полными грузовиками. Я так боюсь тебя там увидеть. Несчастные в нечеловеческом состоянии, у некоторых нет лица, а другие стонут так, как будто лишились разума.

Береги себя, любовь моя, думай обо мне, я люблю тебя и хочу быть твоей женой. Я тебя нежно целую.

Твоя Лиза.

23 января 1915 г.

Любовь моя!

Мне не хватает тебя. Сколько уже месяцев я тебя не видела, не слышала, не трогала… Почему ты не попросишь отпуск? Мне так грустно. Я стараюсь выглядеть веселой перед детьми, но иногда я чувствую, как подступают слезы, и тогда я отворачиваюсь к доске, чтобы они не догадались, и вывожу буквы.

В общем, жаловаться мне не на что. Все со мной очень приветливы, и я хорошо чувствую себя в маленьком доме. Печаль держится от меня на почтительном расстоянии, но никогда не упускает возможности оказаться на моем пути, чтобы поклониться мне хотя бы раз в день. Вчера мне показалось, что он покраснел, не знаю, может, это от холода. У него есть старая служанка, Барб, которая живет здесь со своим мужем. Мы в хороших отношениях и иногда вместе обедаем.

У меня появилась привычка каждое воскресенье подниматься на вершину холма. Там большой луг, и оттуда все видно, до самого горизонта. А там ты, моя любовь. Среди дыма и страшных взрывов. Я остаюсь там как можно дольше, пока руки и ноги начинают коченеть, ведь такой сильный холод, но мне хочется хоть немного разделить твои страдания. Моя бедная любовь… Сколько это может еще продолжаться?

Я тебя нежно целую. Жду твоих писем.

Любящая тебя Лиза.

XXV

В маленькой записной книжке из красного сафьяна множество страниц было исписано мелким наклонным почерком, похожим на изысканный фриз. Количество страниц соответствовало количеству писем, адресованных Лизией Верарен тому, кого она любила и за которым последовала.

Им был Бастиан Франкер, двадцати четырех лет, капрал двадцать седьмого пехотного. Она писала ему каждый день. Рассказывала, как долго тянутся часы, как смеются дети, как краснеет Дестина, писала про подарки Марсиаля Мера, дурачка, для которого она стала великим божеством, о весне, которая рассыпала в парке подснежники и крокусы. Все это писалось маленькой легкой рукой, такими же легкими фразами, за которыми, если немного знать Лизию, угадывалась ее улыбка. А главное, она говорила о своей любви и одиночестве, о душевном надрыве, который она так хорошо прятала, что мы, встречавшие ее каждый день, ни о чем не догадывались.

В книжке не было писем ее возлюбленного. К тому же она их получила мало: девять за восемь месяцев. Она их, конечно, считала. Хранила, без конца перечитывала. Где хранила? Может быть, у сердца, на своем теле, как она написала.

А почему мало писем? Не было времени? Негде было писать? Или желания не было? Мы всегда знаем, что значат для нас другие, но никогда не знаем, что значим для них мы. Любил ли он ее так, как она любила его? Хотелось бы так думать, но в глубине души я в этом не уверен.

Во всяком случае, маленькая учительница жила этой перепиской, писала свои строчки кровью сердца, и в домике долго горел свет, потому что, проверив школьные тетради, она брала ручку, чтобы написать письмо, которое потом переписывала в красную сафьяновую книжечку. Она переписала их все, одержимая потребностью вести этот великий дневник отсутствия, календарь сиротских дней, проведенных вдали от того, ради которого обрекла себя на изгнание среди нас. Это было похоже на странички календарей, вырванные Дестина.

Имя Печаль повторялось часто. Думаю, она симпатизировала холодному и одинокому человеку, предоставившему ей убежище. Она говорила о нем с нежной иронией, отмечая, не обманываясь, его старания понравиться ей, беззлобно посмеиваясь над тем, как он порой краснел, лепетал, как принаряжался, гулял вокруг маленького дома, поднимая взгляд к окну ее комнаты. Печаль забавлял ее, и я могу поклясться, не боясь ошибиться, что Лизия Верарен была единственным человеком, которого прокурор в своей жизни позабавил.

Знаменитый ужин, о котором мне рассказала Барб, нашел свое отражение в длинном письме, датированном 15 апреля 1915 года:

Любовь моя!

Вчера вечером я была приглашена на ужин к Печали. Это случилось впервые. Все происходило согласно этикету: три дня назад я нашла у себя под дверью визитную карточку с надписью: «Господин прокурор Пьер-Анж Дестина просит мадемуазель Лизию Верарен принять его приглашение на ужин 14 апреля в 8 часов». Я приготовилась к застолью в большом обществе, а мы были только вдвоем, он и я, тет-а-тет, в огромной столовой, где могли поместиться шестьдесят человек! Настоящий ужин для влюбленных! Я дразню тебя! Печаль, я тебе уже говорила, почти старик. Но вчера он был похож на министра или на канцлера, прямой, как единица, во фраке, достойном оперной премьеры! Стол был ослепителен, посуда, скатерть, серебро, мне казалось, что я… ну, не знаю, в Версале, что ли!

К столу, подавала не Барб, а маленькая девочка. Какого возраста? Лет восьми, может быть, девяти. Она очень серьезно относилась к своей роли и была, видимо, привычна к ней. Порой она высовывала кончик языка, как делают дети, когда очень стараются. Когда мы встречались взглядами, она мне улыбалась. Все это было немного странно — уединение, ужин, девочка. Сегодня Барб мне рассказала, что это дочка трактирщика из В., ее зовут Красавица, и это имя ей замечательно подходит. Ужин приготовил ее отец, и все было великолепно, хотя мы почти ни к чему не притронулись. Я никогда не была на таком пиру, но мне даже стыдно рассказывать тебе об этом, ты ведь плохо питаешься и, наверное, не досыта! Прости меня, любовь моя, я такая глупая… Я хочу тебя развлечь, а сама сыплю соль на раны… Мне так тебя не хватает. Почему ты мне редко пишешь? Твое последнее письмо пришло больше шести недель тому назад… И все нет отпуска… Я знаю, что с тобой ничего не случилось, я это чувствую, чувствую. Напиши мне, любовь моя. Твои слова помогают мне жить, как помогает то, что я живу вблизи от тебя, даже если я тебя не вижу, не могу сжать тебя в своих объятьях. Печаль во время этого ужина был немногословен. Он был застенчив, как подросток, и когда я задерживала на нем взгляд, краснел. Когда я спросила, не тяжело ли ему одиночество, он, казалось, долго размышлял, а потом сказал, торжественно и тихо: «Быть в одиночестве — это удел человека, что бы с ним ни случилось». Я нашла, что это красиво, но одновременно и неверно: тебя нет рядом со мной, но все равно я тебя чувствую каждую секунду, часто говорю с тобой, вслух. Незадолго до полуночи он проводил меня до двери и поцеловал мне руку. Это было очень романтично и старомодно!

О, любовь моя, сколько еще времени продлится эта война? Иногда ночью мне снится, что ты рядом со мной, я тебя чувствую, касаюсь тебя во сне. И утром я не сразу открываю глаза, чтобы подольше оставаться во сне и думать, что это и есть настоящая жизнь, а то, что ждет меня днем, только кошмар.