Красная кнопка - Лев Кириллин

Он выплюнул воду; рот и горло горели от соли. А что, если попробовать? Никол лег на спину и поднял руки, пытаясь вспомнить узор сплетенных пальцев.

Волна опять захлестнула его. Он вынырнул, отфыркиваясь, и внезапно почувствовал слабость от собственной беспомощности. Один в океане… Спокойно, главное — не волноваться, попытался успокоить он себя. Все идет хорошо. Просто отлично. Он греб руками, напряженно размышляя. Большой палец подогнуть, указательный — вперед, другую руку сверху…

Он подождал, пека пройдет очередной гребень, быстро поднял руки и резко опустил.

Широкое блюдо накренилось и косо ушло вглубь. Ароматные шарики крутились в воде и таяли, оставляя за собой бежевые разводы.

Никол завопил от восторга. Получилось! Значит, Остров — не сон, не дурная галлюцинация; значит, этот полюс — и вправду здесь!

Он захохотал и тут же закашлялся: вода опять попала в легкие. Чему ты радуешься, плавучий идиот, обругал он себя, тебе предстоит еще очень тяжелая работа. Матрос выпрямился, стараясь, чтобы волны не заливали голову, и стал думать.

Через несколько часов до него донесся далекий мерный шум. Прибой! И почти сразу же он увидел желтоклювых птиц, кружащихся в небе. Но к этому моменту Никол изрядно выдохся и почувствовал, что может не доплыть. Он начал конвульсивно дергаться, стараясь приблизить Остров. Ничего не получалось, он слишком ослабел…

И вдруг замечательная мысль зазвенела у него в голове. Сильное теплое течение плюс мощный прилив! Они бы в пять минут донесли его до прибоя…

И Никол вновь напрягся, прекрасно понимая, что это — последняя попытка.

Волны выплеснули на берег полуживого человека. Океан стекал с него, а глаза были полны слез. Он прополз по чистому белому песку и замер. Прошло немало времени, прежде, чем он смог поднять голову. Солнце все еще стояло высоко в небе.

— Как, ты еще здесь? — пробормотал он удивленно. — Прочь. Не хочу.

Он как-то беспомощно улыбнулся, и яркие индиговые тучи, клубясь как дым, заволокли горизонт. Тяжелые густые капли шлепнулись в песок пляжа, поползли по лицу Никола.

— Завтра, — пробормотал он, глотая дождь, — завтра я обойду Остров.

Океан грохотал в скалах, и ливень хлестал из распоротого неба. Человек неподвижно лежал у самой полосы прибоя, а Остров чутко ловил его сны.

Первый и последний

Старинный черный телефон на столе диспетчера форта № 9 предназначался для связи с бункером передового поста. Остальные аппараты — разноцветные, металлические и пластмассовые, аналоговые и цифровые, — время от времени охватывало многоголосое пиликанье рингтонов. Разные голоса, сердитые и взволнованные, спрашивали, требовали, умоляли. Привезли ли в форт снаряды? Хорошо ли регенерируется первичная масса? Или что-то совсем не к месту, например, нельзя ли вызвать на КПП ефрейтора Квочкина, для которого теща принесла шерстяные носки?

Диспетчер разрывался, стараясь удовлетворить всех. Телефон с набором «через барышню», появлением которого штаб Биоэкспансии был обязан командиру гарнизона форта блиц-советнику полковнику Казазаеву, с начала операции не звонил ни разу. Там, где полоски подернутой мхом обжитой земли сменяла мертвая чернота, все еще никого не наблюдалось. В эту черноту баллистики форта каждую неделю в строго определенное время забрасывали контейнеры с первичной массой. Взаимодействуя с необычайно мощным биологическим полем Заповедника, из контейнеров могло выйти нечто необычное. Ожидалось, что катализаторы зародышевых процессов за короткий срок приведут к появлению того, на что в природе тратились миллионы лет.

Назначение операции содержалось в тайне и от чиновников, и от солдат форта. Миражи, зарождающиеся где-то на границе западного склона кратера Ирзаг, угрожали дальнейшему существованию человеческой колонии. Чаще всего это были огромные полупрозрачные ледоколы или целые летающие леса, мрачно плывущие по небу. Они пробуждали в людях панику и депрессию, склоняя к поступкам, которым не было объяснения.

Возможно, одной из первых жертв Ирзага был сам Казазаев со своими фантазиями и опасениями. Целыми днями полковник простаивал у окна, рассматривая в бинокль то черный мир Заповедника, то унылую равнину с грязной ватной стеной, окружавшей развалины города. Наконец, настал день, когда ему впервые показалось, что спектакль, ради наблюдения за которым и был учрежден форт, подходит к своему концу.

Занавес обрушился на пыльную сцену после короткой премьеры нового представления «Театра передвижных барабанщиков Джойса Мейера». В гробовой тишине несколько зрителей вразвалку потянулось к выходу, шаркая кирзовыми сапогами по настилу и недовольно сопя. В полумраке звякнула крышечка фляги и хриплый голос буркнул:

— Ну и поганец этот Джойс Мейер, и ты, Филимон, вместе с ним. Надо ж было додуматься затащить нас на это представление, черт бы его побрал…

— Сволочи оба, — другой голос был еще более недовольным. — Ухитрились такой вечер испортить. А теперь и бар уже закрыт.

Ответа Филимона не было слышно: подлетевший поезд унес всю компанию от деревянной платформы по высоким эстакадам в странное место, заваленное хламом двух десятилетий. Тут издавна селились дезертиры и прочий сброд. Они методично рыли новые норы, все более надежные и глубокие, надеясь укрыться от опасностей гарнизонной службы и фантомов, паривших над головами.

Тем временем Джойс Мейер, высокий сутулый человек лет пятидесяти с гривой длинных седых волос и обветренным лицом, успел упаковать свой театр в объемистый саквояж из поддельной кожи и погрузился в глубокомысленное ожидание. Он собирался отправиться туда, куда поезда в последнее время ходили все реже и реже, поскольку нормальных станций почти не осталось, а купить билет было вообще невозможно. Зато за последние десять лет на периферии размножились полчища полярных кабанов, и в их окружении Джойс репетировал со всей душой, предаваясь неуемной тяге к искусству. Еще дальше к востоку земля загибалась вверх, заканчиваясь срезанным полукружием. Там когда-то располагался секретный армейский полигон — место, в которое можно было войти, но не имевшее выхода. Теперь это была проклятая богами территория, дышащая испарениями ядовитых гейзеров. Они-то и дарили артисту вдохновение. Дрессированная собака Лип, заводная обезьяна и двое бесполых карликов, когда-то прислуживавших скаутам в войсках связи, составляли всю его труппу.

Представления Джойса никого не трогали, но, чертыхаясь, публика все равно ходила поглазеть и послушать, потому что это был единственный театр в радиусе тысячи миль. Мейер любил свое дело и не понимал, почему публика остается равнодушным к его творениям. Смех, свист, нецензурные выкрики и тухлые кукурузные початки летели на сцену постоянно. А ему так хотелось хоть чем-то пронять этих людей!

В печальных размышлениях Джойс брел по пустоши, напрягая ноздри в поисках знакомого дуновения и поддавая носками сапог изъеденные коррозией