Двадцать пять дней на планете обезьянн - Владимир Витвицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люк закрылся, дернулась и оборвалась прямолинейная условность взгляда и осталась там, снаружи, в отсутствии слов и жестов. Примат очнулся, улыбнулся отважной гевронке и жестом пригласил ее в глубь отсека.
— Пойдем, — сказала она своему нескладному провожатому, отвернувшись от взлетающего самолета.
"Ну, однако, батонов накрошил!" — однакнет читатель-заУрал, или аскнет Питер-либерал: "Наглюсил бздосек в саду под синагогой! А где-зе сюйства?" Ах, чуйства, читатель? Задрыстни в лобик, там прохладно! А еще лучше — гони ежиков в загон, разогни бумеранг и степай в абортарий. Там чуйства грузят в бочки Карамазовы-братья, а графиня с изменившимся лицом на пруду сдает зачеты по занырам.
Вот те чуйства, подсказанные мальчиком Юнь Су:
"На дороге у ивы стояли,
провожая уезжающих вдаль.
Повернули коляски и кони умчались,
лишь увидел как пыль поднялась.
Не почувствовал сам, как во время прощанья
слезы красные все истекли.
А вернулся домой — и слезы не осталось,
чтобы ею платок омочить".
Такие вот дела, читатель, янь вверх, а инь вниз, туда-сюда-обратно — тебе и мне приятно, а чтобы спереди погладить, нужно сзади подлизать. Глубина! В взаимном движении — жизнь, а лень по-китайски — дао. В Израиле евреи гоняют арабов — казаки! Мечта поволжского крестьянина — въехать в дом репрессированного немца. Беспредел писательских сю-сюнов — чтоб плевали только вслед, предел — чтоб хотя бы плевали. Читай, читатель, дальше, и бабец ты или папец — накапливай слюну.
* * *— Сникердреннер! Сникердреннер! — отслеживая взглядом уплывающую стройность, выгодно подчеркнутую русбандской военно-морской формой, попросил Мак Какерсен.
(Притормози!)
— Дервау? — плавно сбрасывая скорость, прищурил свой внимательный глаз Боб Уинсен. Машина остановилась — послеповортная скорость не так уж высока.
(Уверен?)
— Дойчерт ундер русбандер, арен чессен реппен ротфронтерн моден. Аналдер, Боб!
(Мы в Русбандии, а раздумья здесь не в моде. Сдай назад, Боб!)
— Клеввер, — включил заднюю передачу Боб Уинсен.
(Хорошо.)
Он довольно давно работает в гевронском консульстве в Мармунезе, и русбандские лица уже успели примелькаться. Но он понимает своего молодого коллегу — местные обезьяннки бывают отчаянно красивы, эти дикие русбанды просто купаются в обезьянньей красоте. Так почему бы и случайному гевронцу не занырнуть один разок? Вот только мотор он заглушать не будет — на остановке, кроме стройной обезьянны, ожидая автобуса, покуривают несколько дрилов в летных куртках. Ну а так как он в Русбандии давно, то знает, что летчики любят спирт и после этой любви почему-то недолюбливают иностранные машины. Он дипломат, он не имеет ввиду ничего такого, но просто может так случиться, что по дороге в консульство им сначала придется заехать в травмопункт. А этого он не хочет и поэтому глушить мотор не станет. Как настоящий дипломат.
Шимпанзун обернулась еще раз — проводить взглядом быстро удаляющийся самолет. Лейтедрил встретил ее, как старую знакомую — ему скучно в маленьком городке и в тесном КПП.
— Ну как, успели? — с готовностью к разговору спросил он.
— Да, спасибо.
— Не за что, — обрадовался он вместо нее, — приходите еще.
Она ничего не стала обещать не поддающейся погонам молодости, а просто пошла на остановку ждать автобуса, чтобы уехать подальше от, похоже, что ставшего пограничным ей и Примату аэродрома, и постараться избежать длинных мыслей — а она умеет избегать, и не думать о прямолинейных взглядах, враждебных по отношению к удобной кривизне привычного пространства.
Но даже случайность подчинена подсказкам и уже набрала вторую автомобильную скорость — все тот же долговязый "ПОМ" растолкал створки авиаворот, и на дорогу выехали две машины: "УАЗик", и в нем, чернея пехтмуровской формой сквозь стекло, с переднего сидения на ожидающих автобуса бросил свой строгий, но довольный взгляд красивый полкодрил. Вторая — иномарка, "Воблу" — любимая машина горячих гевронских парней и их не менее высокотемпературных подруг, а так же новых русбандских бандюганов и не вдруг состоятельных чиновников.
"Воблу", остановившись, задним ходом подъехала прямо к остановке, к Шимпанзун, разбивая неожиданностью маневра скуку ожидания и рождая статику любопытства. Из нее вышел высокий гевронец в такой же белой, с красным крестом куртке, что была на улетевшей с Приматом обезьянне, и…
— Простите, мне кажется, это вас я видел на аэродроме? — заговорил он с ней, немного напрягаясь в акценте. — Кажется, вы кого-то провожали?
— А вы, случайно, не из гевронского КГБ? — удивилась вежливой, но все-таки наглости Шимпанзун.
— Дас агентас? О… яа! Это щютка, — заулыбался, в общем-то, симпатичный геврон, — понимаю. Извините еще раз, но это наш груз сопровождает капедрил Примат, — вероятно, занятый переводом гевронских мыслей на русбандский, не без паузы продолжил он. — Вы ведь его приходили провожайдт?
— А вы наблюдательны, — повнимательнее присмотрелась к нему Шимпанзун, немного злясь на себя, на свое раздражение. — Приятно, что не все гевронские любители поглазеть по сторонам показательно носасты.
— Если вам в Мармунез, мы можем подвезти, — не понимая, но все же пытаясь переварить длинную и слишком уж замысловатую для него фразу, предложил настырный геврон.
— Нет, спасибо, я лучше автобусом, и мне не в Мармунез.
— Не сердитесь, — окинув быстрым взглядом суровых дрилов в летных кожаных куртках, прислушивающихся к разговору и приглядывающихся к нему, как к боксерской груше, извинился геврон, — но я мог бы сообщать вам, по мере возможности, как там идут дела. Мне это будет не трудно.
— Да, — согласилась со своими мыслями Шимпанзун, — это не трудно.
— Вот и клеввер, — геврон вынул записную книжку и, написав пару коротких строчек, вырвал листок и протянул его Шимпанзун, — это номер телефона, консульства. Позвоните?
Шимпанзун взяла листок, но, помедлив не больше секунды и уже с интересом разглядывая нездешнюю наглость, забрала у него и ручку и, положив листок на крышу автомобиля, написала на обратной стороне уже свою быструю строчку.
— Вот вам мой номер, что-нибудь узнаете, позвоните сами.
Показался автобус, исключая раздумья и прекращая паузы и весь этот разговор, задвигались суровые наблюдатели, ожидая, чем же закончится наглость приезжего иностранца — затащит, или нет?
— Может, все-таки поедете?
Но Шимпанзун молча покачала головой и запрыгнула в автобус, в атмосферу гордости за неподдавшуюся ее и презрения к выскочке из иноземной тачки. Автобус тронулся, гевронец проводил его движение и ее силуэт взглядом, а она его — поворотом глаз.