Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II - М. Дитерихс

Ужасное, кровавое столкновение, казалось, было неминуемо.

Стрельба и рев зверей-громил все усиливались… Толпа быстро приближалась…

В зале дворца царила гробовая тишина. Все замерли в тревожном напряжении ожидания предстоящего ужаса. Все сознавали, что сопротивление охраны будет отчаянным, геройским, но… лишь временным избавлением от того невероятного ужаса, который должен был произойти, когда толпа ворвется внутрь дворца.

Никто не знал, что делать, как спасти Семью от расправы озверевшей черни…

Императрица решительно повернулась от окна. Вид Ее с высоко поднятой головой был поразительно величествен, и на лице, отражавшем все следы перенесенных за свою жизнь и за эти последние дни страданий, дышало исключительное по мощи мужество и ясность. Глаза, окинувшие медленным взором всех окружавших Ее в зале, горели чудным выражением глубокой веры и поразительным, исходившим от них спокойствием…

На фоне клокотавшей за окном грозы бушевавшей черни все поняли, что стоят сейчас перед каким-то незаметным по величию подвига и долга событием, которое совершит в истории русского народа эта Императрица, Мать и Православная Женщина…

Государыня позвала Великую Княжну Марию Николаевну и старика графа Апраксина и в том же домашнем платье, как была, с открытой головой, быстрым, но спокойным шагом пошла к выходу из дворца туда, к ограде, к готовым к бою солдатам.

Не обращая внимания на надвинувшуюся толпу обезумевшего народа, не могшего не видеть Ее в эту минуту, Она мужественно и спокойно пошла по рядам солдат, нежно успокаивая их, но настойчиво умоляя не проливать крови своих братьев, не обострять внутренней вражды, внутренней смуты из-за Нее, из-за Ее Детей и Семьи. Она убеждала договориться с восставшими и остановить этим братоубийственную войну.

Она говорила громко и властно и в то же время спокойно и нежно. В эти бурные минуты жизни Русского государства Она открыла себя будущему русскому народу, показав величие Супруги русского Самодержца, знание психологии своего народа, мужество и отвагу сильнейшего героя и бесконечную доброту и мягкость русского женского сердца.

В рядах взбунтовавшейся толпы и верной охраны оказалось достаточно людей и руководителей, достойно оценивших величественный подвиг Императрицы. Их горячие, пламенные, патриотические речи здесь же, перед воротами дворцовой ограды, их страстный призыв к чести человечества, к благоразумию и чувству сердца подействовали на массу, и возбуждение толпы постепенно улеглось. Стороны договорились и установили нейтральную зону.

Страшная драма не совершилась; братская кровь не пролилась.

Минутная агония Царской Семьи растянулась на 17 месяцев.

Императрица вернулась к себе. С прежней спокойной выдержкой, как будто ничего сейчас Ею не было пережито, обошла больных Детей, успокоила и обласкала каждого и затем стала пытаться выяснить, где находится Император.

Но все было напрасно; никаких определенных сведений Она получить не смогла. Все отвечали Ей, что место нахождения поезда неизвестно.

Государь как бы исчез вместе с Императорским поездом.

С этого момента душевное и волевое напряжение Императрицы превысило Ее силы. Воли еще хватало на то, чтобы не показывать окружающим своего страдания из-за неведения о месте нахождения Государя, но наедине с собой Она, вероятно, уже не была в состоянии бороться с внутренним чувством беспокойства за участь Мужа и сильно плакала, так как приближенные впервые стали замечать на Ее лице заплаканные глаза и следы слез.

Только что пережив безусловно смертельную опасность, угрожавшую Ей и Детям со стороны взбунтовавшейся черни, Государыне, естественно, прежде всего представлялись различные ужасы, которым мог подвергнуться Император во время своего пути из Могилева в Царское Село. Ответы, полученные Ею на попытки выяснить, где Царь, как бы подтверждали опасения Ее за Его жизнь, а тогда, с Его смертью, России угрожала бы, по Ее мнению, безусловно гражданская война в тылу, которая, конечно, отразилась бы так или иначе на войсках фронта, а следовательно, на всей будущей судьбе Российского государства. Разделяя всецело историческую точку зрения своего Мужа на идею государственного единения русского народа, являясь Его духовной силой в борьбе последних лет за целость, неприкосновенность и святость идеи, Она тем не менее никогда не позволила бы себе принять без Государя какие-либо политические или административные меры того или другого направления, почему ко всем прочим терзаниям присоединялось еще, вследствие неизвестности о судьбе Мужа, мучение от сознания бессилия помочь Ему в наступившую серьезную минуту, когда, возможно, решалась судьба всей России. Как и Государь, Она сознавала опасность всех совершавшихся внутри России движений главным образом с точки зрения влияния этой опасности на сохранение боеспособности государства и вместе с тем, так же как и Он, чувствовала и понимала кроме того, что революционные беспорядки заключали в себе угрозу и специально династического свойства. Однако в этом последнем отношении в Ней больше всего страдали чувства жены к мужу; здесь, кроме горячей, преданной любви Ее к Нему, затрагивалось и Ее ревнивое отношение к Мужу, как к земному отражению религиозного выражения идеи Помазанника Божия. В этой духовной сфере своего мировоззрения Она безусловно способна была принести в жертву не только себя, но и детей, и все, что было в Ее средствах и силах, лишь бы оградить Его и послужить Ему до конца…

Не дождавшись утром 28 февраля Государя, Императрица послала просить прийти к Ней Князя Павла Александровича.

С Павлом Александровичем у Их Величеств были дружественные отношения до его женитьбы. Он бывал у Них часто, запросто, как член семьи. Но женитьба Его на Пистелькорс испортила Их отношения. Супруга Павла Александровича не была принята Ими, почему и Великий Князь перестал посещать Их Величества. Однако потом отношения улучшились, и Павел Александрович снова стал приходить один. Но затем, со времени убийства Распутина, Великий Князь опять перестал бывать, так как Государыня отказалась принять его, ибо, хотя он и не участвовал непосредственно в убийстве, но о предстоящем участии в нем своего сына знал и не удержал его.

Теперь невероятное беспокойство за судьбу Государя заставило Императрицу забыть все прошлое, и Она обратилась к Великому Князю. Павел Александрович приехал тотчас же, но ничего определенного сказать о Государе тоже не мог; ему было известно лишь, что Император выехал из Могилева, но на станции Дно поезд был задержан и направлен обратно, кажется, на Могилев. Павел Александрович сообщил Государыне кроме того, что политическое положение настолько серьезно и опасно, что пожалуй, только немедленным дарованием конституции можно еще предотвратить падение династии.

Но что было пользы говорить об этом Государыне? Для Нее все сосредоточивалось на одной мысли - где теперь Государь, что с Ним? Без Него Она была ничто. В Нем для Нее был и бесконечно любимый Муж и Отец Ее Детей и бесконечно почитаемый Венценосец Ее религиозного мировоззрения. При Нем Она могла быть громадной духовной силой в борьбе с «завистью диаволи», без Него - Она ничто. Она в эти дни чувствовала и понимала свое страшное одиночество и переживала в нем все муки, одновременно постигшие Ее: болезнь Детей, опасное состояние Сына, революцию вокруг трона, звериный рев черни вокруг Семьи и полное неведение о судьбе Мужа. «Мука Императрицы в эти дни смертельной тревоги, - говорит свидетель Жильяр, - когда без известий от Государя, она приходила в отчаяние у постели больного ребенка, превзошла все, что можно себе вообразить. Она дошла до крайнего предела сил человеческих; это было последнее испытание, из которого Она вынесла то изумительно светлое спокойствие, которое потом поддерживало Ее и всю Ее Семью до дня Их кончины».

В таком мучительном состоянии прошли дни 28 февраля и 1 марта. Только в середине 2 марта к Государыне пришел обер-гофмаршал Бенкендорф и доложил Ей, что из Петрограда получены сведения о добровольном отречении Императора, за Себя и за Сына, от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Императрица, опасаясь, что эти известия являются лишь плодом слухов, снова послала за Великим Князем Павлом Александровичем, который подтвердил Ей доложенное Бенкендорфом и сообщил некоторые подробности, сопровождавшие отречение Императора в Пскове.

Государыня не поверила в добровольность отречения. Она знала по Себе, что в Их жизни важные решения вынуждаются не всегда грубым физическим насилием, а и умышленно-преднамеренным поведением окружающих, подчеркивающих остроту сознания и гнета ужасного идейного одиночества. Она понимала, что в такую жестокую обстановку мог быть поставлен и Царь; Она понимала, что Он должен был к тому же все время ощущать смертельное беспокойство за участь Ее, за участь Своей Семьи, находящейся во власти взбунтовавшейся черни. Ей вспомнился этот кошмарный, грозный вечер 27 февраля, когда Она тоже оказалась одинокой, хотя и была окружена доброжелательными людьми. А Он?.. Он был в эти дни совершенно одинок и даже Ее с Ним не было.