Ничто никогда не случалось. Жизнь и учение Пападжи (Пунджи). Книга 1 - Дэвид Годмен

Поэтому я присоединился к разговору и спросил: «Почему вы привязываете духовное Сердце к определенному месторасположению – в правой стороне грудной клетки? Для Сердца не может быть ни лева, ни права, так как оно расположено ни внутри, ни снаружи тела. Почему бы ни сказать, что оно находится везде? Как можно ограничивать истину до расположения ее внутри тела? Разве не корректнее сказать, что не Сердце располагается в теле, а тело пребывает в Сердце?»

Я задал вопрос решительно и без страха, поскольку именно так научили нас в армии.

Ответ Махарши полностью удовлетворил меня. Повернувшись ко мне, он объяснил, что такое разъяснение он дает людям, которые все еще ассоциируют себя с телом.

Он сказал: «Когда я говорю, что ощущение „я“ возникает и растворяется в правой стороне грудной клетки, эта информация предназначена для тех, кто продолжает считать, что они – это тело. Таким людям я говорю, что Сердце расположено именно там. И действительно, я согласен, что не вполне корректно говорить о возникновении и растворении „я“ в Сердце с правой стороны груди. Сердце, или Реальность, находится ни внутри, ни вне тела, так как только оно и есть. Под словом „Сердце“ я не подразумеваю какой-либо физиологический орган, совокупность органов или что-нибудь еще, но если человек продолжает отождествлять себя с телом, считая себя таковым, то ему я советую найти, где „я-мысль“ возникает и исчезает снова. В таком случае Сердце должно располагаться с правой стороны груди, так как любой человек – независимо от расовой, религиозной принадлежности – произнося слово „я“, рукой указывает на правую сторону груди. Так происходит во всем мире, так что, должно быть, оно там и находится. И внимательно наблюдая ежедневное появление мысли „я“ по пробуждении и ее исчезновение во сне, можно увидеть, что это происходит в этом Сердце с правой стороны груди».

Мне нравилось вести беседы с Махарши, когда он оставался один или в небольшой компании, но такое случалось редко. Большую часть времени его окружало много людей. Даже когда я обращался к нему с вопросом, мне приходилось прибегать к помощи переводчика, так как я не достаточно хорошо знал тамильский язык, чтобы вести на нем философскую беседу.

Самым благоприятным временем для таких бесед были летние месяцы: тогда климат был настолько неблагоприятным, что приходило очень мало посетителей. Как-то в самый разгар лета к Махарши пришли всего лишь пять человек.

Чадвик, один из присутствующих в этот день, пошутил по этому поводу: «Мы ваши бедные ученики, Бхагаван. Все, кто мог позволить себе выехать в горы, в прохладу, уже уехали. Остались только мы, бедняки». Махарши рассмеялся и ответил: «Да, остаться здесь летом, а не сбежать куда-нибудь – это настоящий тапас».

Выполнять тапас означает делать некоторые суровые формы практик для достижения духовного прогресса. Так как слово «тапас» произошло от санскритского слова, значение которого «жар», Бхагаван, скорее всего, намеренно использовал такую игру слов.

Иногда я сопровождал Махарши в его прогулках по ашраму, что давало мне возможность вести с Махарши частные беседы и наблюдать, как он обращается с преданными ему учениками и работниками ашрама. Я наблюдал, как он следит за раздачей пищи, контролируя, чтобы каждый получил поровну, как пытается убедить работников продолжать свою работу, а не падать ниц перед ним. Любое его действие было уроком для нас. Каждый его шаг заключал в себе учение.

Махарши предпочитал работать с окружающими его людьми в спокойной обстановке, без какого-либо фарса. Он не демонстрировал свою силу, просто от него исходили тонкие эманации милости, которая входила в сердца тех, кто вступал с ним в контакт.

Я стал свидетелем одного происшествия, которое иллюстрирует, как тонко, неявно он воздействовал нас. Женщина принесла своего мертвого ребенка к Махарши и положила его тело перед ним. По-видимому, мальчик умер от укуса змеи. Женщина просила Махарши оживить ее сына, но он непреклонно игнорировал ее многократные мольбы. Несколько часов спустя управляющий ашрама вынудил ее забрать тело ребенка. Выходя из ашрама, она встретила заклинателя змей, который заявил, что может оживить ее сына. Этот человек взял руку мальчика, сделал что-то в месте укуса, и ребенок ожил, несмотря на то, что он был мертв несколько часов.

Находящиеся в ашраме преданные приписывали это чудесное исцеление Махарши, говоря: «Когда джняни обращает внимание на какую-нибудь проблему, автоматически вступает в действие „божественная сила“ и устраняет ее».

Исходя из этой теории на сознательном уровне Махарши не помог мальчику, но на более глубинном, подсознательном уровне его осознание проблемы привело к тому, что в нужном месте появился как раз тот человек, который смог помочь. Сам Махарши, естественно, отрицает свою причастность к чудесному исцелению. «Разве?» – только сказал он, когда ему сообщили о волнующем исцелении ребенка. И так было всегда. Он никогда не демонстрировал чудес и не признавал своей причастности к тому, что происходило в его присутствии или благодаря глубокой вере в него его учеников. Он признавал только чудотворное действие внутренней трансформации. Одним лишь словом, жестом, взглядом или просто пребывая в безмолвии, он мог внести покой в умы тех, кто присутствовал рядом с ним, тем самым раскрывая, кто они есть на самом деле. Это самое великое чудо из всех чудес.

Приблизительно в это же время Пападжи встретил еще одного великого святого, мусульманского пира из Багдада. О нем Пападжи узнал от одного профессора из Аллахабада, которого он встретил в Раманашраме.

Я продолжал работать в Мадрасе и получил телеграмму от доктора Сьеда из Аллахабада с просьбой узнать, проживает ли этот пир на Линги Четти Стрит, в Мадрасе. Доктор Сьед был моим другом, я познакомился с ним в Раманашраме. Он был как мусульманином, так и бхактой Кришны – необычное сочетание. В телеграмме говорилось, что я должен навести справки в доме Хана Бахадура Абдул Рашида, работающего по контракту армейским служащим в чеширском полку, который в то время обосновался в Авади. Позже я выяснил, что доктор Сьед услышал об этом человеке от одного знакомого суфия из Пешавара. Его друг суфий сказал ему, что этот пир был мистиком высочайшего уровня. И тогда он тут же загорелся желанием его увидеть.

В связи с тем что я сам работал на армию, я был наслышан о Хане Бахадуре, который располагал информацией об этом пире. Он был владельцем завода и заключил контракт с армейской базой в Ренигунте.

Я пришел на место его работы и выслушал удивительный рассказ о том, как он встретил пира: «Ехал я в фургоне и тут заметил, что вдоль дороги идет факир. Я предложил подвезти его и в итоге привез к себе домой на Линги Четти Стрит. Казалось, ему негде было остановиться, и я предложил расположиться у меня. Я полагал, что оказываю ему услугу, но он отказался принять мое приглашение, мотивировав это тем, что никогда ни с кем не остается. Складывалось впечатление, что ему нравится одиночество и предпочитает он те места, где нет шансов кого-либо встретить. Неподалеку от дома, где я жил, был еще один дом. Некоторые служащие с моего завода работали там, но я объяснил ему, что могу направить их работать в другое место, и тогда целый дом будет только в его распоряжении. Он принял мое предложение, но при условии, что никто, кроме него, не будет посещать этот дом. Этот запрет будет распространяться даже на меня, как только он въедет в дом. Несмотря на всю странность этой просьбы, я согласился на выдвинутые им условия. Меня что-то притягивало в нем, и я хотел оказать ему услугу. Каждый день я приносил ему еду и оставлял у порога дома, он не отказывался от нее, но с тех пор как поселился в этом доме, мне так ни разу не удалось его увидеть. Он выходил только для того, чтобы забрать еду, когда вокруг никого не было». Я объяснил цель своего визита: «Мой друг из Аллахабада попросил меня навести справки, потому что он планирует приехать и увидеться с ним. Он вообще принимает людей? Могу ли я написать другу, чтобы он приезжал?» «Трудно сказать, – ответил Хан Бахадур. – Если ему повезет, факир откроет ему дверь. Он принял мое предложение подвезти его и пожить в одном из моих домов. Но с тех пор он не хотел никого видеть. Даже мне он запретил приходить к нему. А несколько недель назад меня пригласили на рождественский ужин, организованный губернатором округа Мадраса, господином Малколмом Нье. Во время торжественной церемонии его жена поинтересовалась у меня, живет ли в городе какой-нибудь святой, кому она могла бы нанести визит. Я рассказал ей о пире, живущем в том доме, но предупредил, что, возможно, он не захочет принять ее, так как никому не открывал дверь. Но это не охладило ее пыл, и мы договорились встретиться и вместе пойти к факиру. В назначенный день мы пришли к его дому. Я постучал в дверь, представился и объяснил, что жена губернатора округа Мадраса пришла со мной, чтобы получить его даршан. Ответа не последовало. Я принес свои извинения госпоже Нье, сказав, что многие факиры ведут себя подобным образом, так как они сами решают, кого им принимать, а кого нет. Так вот, напишите своему другу из Аллахабада обо всем этом. Если он не откажется от своего намерения, то, во всяком случае, будет готов к подобной встрече».