Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ) - Соль Мари

Спросонья я отмахнулся. Было трудно припомнить детали. Кажется, я перебрал и поплёлся искать тебя в театре. Хотя была ночь, и окна уже не горели. Я обнаружил калитку. И надпись. Не помню, что было написано! Внутри дребезжал огонёк телевизора.

Я стал ломиться туда и кричать. Помню, звал тебя громко. Но ты не пришла. Неудивительно. Скорее всего, обитаешь под чьим-нибудь «крылышком». Нашла покровителя, спонсора, или и то и другое, в одном!

Теперь, на «казённой скамье» моё тело болело и ныло. Но сильнее болела душа. Я не верил, что это конец! Я искал продолжения…

За мною явился отец. Он всю дорогу молчал и велел пристегнуться. Из окна его новенькой Хонды я видел, как пробегают один за другим фонари. И бегут так до самого дома. Я ходил к твоей матери. К Лене. Теперь я не знал, как её называть.

- Анька ушла, - заявила она, - Вещи забрала…

- Куда? – перебил.

- Не сказала, - пожала плечами Елена Георгиевна.

- А что она говорила? – затаил я дыхание.

- Говорила, что я ей не мать! И что я сдохну в вытрезвителе, - отчеканила Лена. И губы её задрожали.

Я понял, что ты уходила совсем. Но куда?

Я дежурил у театра, пытался тебя отловить. Но не смог! Знал, что в пятницу будет спектакль, и ты не отвертишься. Вот только дожить бы до пятницы…

Я хотел объяснить тебе, как это вышло. Но сперва нужно было себе объяснить! Я молчал. И друзья разом приняли мою сторону. Все решили, что ты виновата. Как я мог им сказать? Даже Женьке. Ту правду, которую стыдно озвучить. Что я целовал твою маму… Мне было так тошно от этого! От себя самого. Ведь я до сих пор вспоминал её губы. С твоими их было совсем не сравнить.

«Я представляла тебя», - вспомнил голос и фразу, которую ты мне сказала недавно. Про Тоху. Про тот поцелуй. Выходит… я тоже. Но если тебе всё простительно, то почему непростительно мне?

Я метался! Я был сам не свой. Мать сказала:

- Забудь! Прошмандовка! Вся в Ленку!

- Ты ничего не знаешь! – заорал я в ответ.

Мама притихла. А я задрожал. Слова чуть не вырвались сами собой. Я упёрся лбом в стену и стоял так, приводя себя в чувство. Вдруг на плечо опустилась ладонь…

- Всё будет хорошо, - сказал мамин голос. А я вспомнил голос Елены Георгиевны. Поёжился, будто вместо ладони змея улеглась на плече.

- Отстань! – огрызнулся и вышел за дверь. Я знал, без тебя хорошо быть не может.

Когда в пятницу на спектакле роль Катерины сыграла другая актриса, я окончательно съехал с катушек. С ноги открыл дверь к твоему режиссеру, потребовал встречи с тобой.

- Во-первых, здравствуйте! – проговорил худосочный очкарик, - Во-вторых, я не интересуюсь личной жизнью своих подопечных.

Он поправил очки и откинулся в кресле. Я разглядел его ближе, и понял, что ты бы не стала с ним спать.

- Это я – её личная жизнь, - процедил я сквозь зубы.

«Творец» снисходительно хмыкнул, но вдруг просиял:

- Молодой человек, а вы никогда не думали о том, чтобы играть в театре? У вас очень яркий типаж.

Меня передёрнуло. Как будто оскомина тронула зубы. Я вышел за дверь, опустился на лавку, что шла вдоль стены. Какая-то девушка, в туфельках Золушки, сидела напротив и красила губы. Я не сразу узнал ту актрису, что играла с тобой.

- Ловыгину ищешь? – спросила она.

Я поднял глаза:

- Почему она не вышла сегодня на сцену?

Девушка глянула искоса:

- Кто ж её знает? – она рассмеялась, - Автограф хотел попросить?

Я исправил:

- Прощения, - и покинул твой грёбаный театр.

Глава 31. Аня

В сторожке мне разрешили пожить. Но недолго. Сторож, дядь Юра, а может быть, дядя Серёжа доложил обо мне. Сам Сперанский примчался.

Поцокал и вынес вердикт:

- Это плохо.

- Простите, я съеду. Сниму квартиру. Мне бы ещё пару дней.

Он поправил очки.

- Ох, Ловыгина! Чуял, что с тобою не всё будет гладко.

- Простите, - всхлипнула я. Извиняясь заранее и за сорванный спектакль, и за ущерб, нанесённый его репутации.

Этим же утром раздался звонок. Голос на том конце провода принадлежал одному человеку. В моей записной он назывался «Работа».

- Анна?

- Да, это я, - отозвалась несмело.

- Анна, это Марат, - представился он. Видимо, думал, что я удалила его телефон.

- Я поняла, - я прижала колени к груди. Я жила здесь затворницей! В комнатке, тесной и затхлой, служившей мне спальней, гостиной и даже тюрьмой.

- Ваш непосредственный босс сообщил мне о том, что вам негде жить, - прозвучало на том конце провода.

Я усмехнулась:

- Это не правда.

- Тогда почему вы ночуете в театре? – задал он вполне резонный вопрос.

- Это временно, - ответила я. Я ведь действительно намеревалась съехать, как только смогу.

Марат Даниярович тихо вздохнул:

- Анна, я пришлю за вами водителя. Он передаст вам ключи от квартиры…

- Нет, что вы, не нужно! – заверила я.

- Она всё равно пустует, - ответил Марат Даниярович.

- Я могу снять квартиру сама, - сказала с достоинством. Я ведь могла! Только времени нужно чуть больше.

- Я в этом ничуть не сомневаюсь, - согласился Марат. Даниярович, и добавил с умеренной твёрдостью, - Водитель приедет за вами в четыре.

Не успела ответить отказом, как он отключился. Я ждала четырёх. Он, и правда, приехал. Водитель. И стоял у ворот. Серебристая бэха мигала огнями, а я не решалась показывать нос.

«Квартира на месяц, не больше. А после я съеду оттуда. Забуду и театр, и тебя. И начну всё с нуля», - утешала себя, собирая разбросанный скарб по «сторожке».

Мужчина, что вёл, был предельно услужлив. Он передал мне ключи от квартиры, сказал:

- Можем ехать? – и всё.

Я кивнула, прижала рюкзак. Ботинки, пальто и любимые джинсы уместила в пакете. Какое-то чувство возникло внутри. Как будто прощание с прошлым…

Я запомнила этот момент. Мне казалось, что, стоит отъехать подальше, и боль перестанет терзать моё сердце. Но этого не случилось! И даже когда иномарка везла меня прочь, я беззвучно рыдала на заднем сидении. А потому на квартиру приехала с видом таким опечаленным, как будто Дюймовочка в гости к кроту.

Дом в небольшом, но уютном дворе, был элитным. Даже снаружи заметных отличий от нашего, было, как минимум три. Это шлагбаум, парковка и цвет. Кирпичные стены имели какой-то нездешний оттенок. Балкон с панорамными окнами сбил меня с ног.

Водитель назвал мне этаж и квартиру, и я поднялась. Кроме картин, что висели на стенах, и пальм, что стояли в углах, тут были камеры. Я посмотрела в одну и подумала: «Что я здесь делаю?». Но отступать было поздно! Сперанский спровадил меня. А деньжат на квартиру едва ли хватало. Ведь я не копила, как ты…

Дверь отыскалась и ключ подошёл. Я внесла свои вещи, зажгла верхний свет. Прихожая плавно лилась белизной, приглашала разуться. Внутри было пусто. Большая, просторная комната, плоская плазма и стильный диван. Кухня, снабжённая техникой.

Всё это было в диковинку мне, так привыкшей к другому. К обоям в цветочек в бабулиной спальне. К продавленной старой тахте. До того, что подобный, «журнальный уют», мне казался таким неуютным.

Телефон зазвонил в рюкзаке. Я взяла его:

- Да?

- Анна? Вы уже на месте?

- Да, - повторила я утвердительно.

Марат Даниярович, с лёгкой заминкой, спросил:

- Я могу к вам заехать?

- Д-да, - отозвалась, после недолгой паузы.

«Вот только зачем?», - пронеслось в голове.

Он появился к шести. Когда я разложила одежду. Опробовав душ, поняла, что забыла пижаму. Надела цветастое платье, закуталась в плед и ждала. Я считала в уме, как сумею прожить на свои гонорары. Притом, что потеря работы уже не пугала меня. Я потеряла тебя! А что может быть хуже? Потеря друзей и семьи? Потеря всей прожитой жизни…

На пороге стоял элегантно одетый мужчина. Он, несомненно, был очень красив. Пиджак переброшен небрежно, фигура от белого кажется шире в плечах.