Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Турщ покрепче перехватил стул. Но молчал. Я продолжил:
— Я ведь легко могу узнать в абортной комиссии, кто устроил ей врача. Вряд ли она сама.
Тут я бил наугад. Один раз этот довод сработал. Скорее всего, у Турща хватило бы ума запугать Любу, чтобы она не оставляла фамилии. Но он и не думал отпираться.
— Не отрицаю. Вещи да, дарил. Зеркало это или что там, нет, не я, — он снова заговорил в своей телеграфной манере. — И про ребенка правда. Я был против деревенских методов. Все устроил в городе, с врачом. Чтобы наверняка.
Вот и объяснилось, почему Люба Рудина сунула в комод склянку от жены фельдшера, не выпила.
— Оправдываться не стану. Наша связь с Рудиной была по согласию. Ребенок — случайность, осложнение. Она это поняла. И про краску она сама предложила.
— Неужто?
— Да. Не хотела, чтобы знали. Позор, хоть и женщина новой формации, а бабы начнут мусолить — по улице не пройдешь. Сволочной народец.
— А письмо, которое она собиралась отправить начальству?
— А что письмо? В области половых отношений близится революция, созвучная пролетарской. Сейчас другое отношение. — Он перестал сжимать спинку стула, расслабился. — Ребенка нет. Люба — женщина свободная. Разбежались бы каждый своей дорогой.
Он встряхнулся, посмотрел на часы на столе.
— Зачем мне ее караулить? Мне ни к чему было ее поджидать или гнаться. Или думаете, я топил и заматывал? Давайте скорее закончим.
— Нет, не думаю. Но вы можете знать — кто. С кем еще у нее была связь? Или, если не личное, так, может, ее общественная работа? Ссорилась ли она с кем, угрожали ли ей?
— Не знаю. Знал бы — сказал. Работа может быть, но никто конкретно бы не высунулся. — Он помедлил. — Эта выходка с тканью, может, для того, чтобы меня зацепить. Или месть.
— А есть кто-то, кого подозреваете? Кто мог сделать такое из личных побуждений?
— История эта мне навредила. А вот чтобы кого подозревать — нет. Больше мне нечего сказать. Нужно идти.
Выяснилось, почему Турщ был так взвинчен и куда торопился. Неохотно, кромсая слова, он объяснил, что вчера, уже поздним вечером, напали на партию краеведов. Те перевозили находки из полевого лагеря в Ряженое. Здесь у них была комната-склад при клубе, нечто вроде основной базы. Нападавшие избили сотрудников партии. А уже знакомому мне молоденькому милиционеру, который их сопровождал, выстрелом задело челюсть.
— Вы на раскоп? Я с вами.
Турщ скривился.
— Это к смерти Рудиной не имеет отношения! Мы прояснили все. Вашего дела тут нет, — процедил он.
Его тон и замашки начали всерьез раздражать меня. Спор вышел на повышенных тонах. Наконец, сдерживаясь, чтобы не нахамить всерьез, я напомнил ему, что я врач, а в партии есть пострадавшие, так что говорить тут не о чем. Турщ поморщился, но согласился. Однако когда я пришел к пристани, там никого не было. Из почтового окна, куда я постучался, выглянул меланхоличный Астраданцев и передал, что «комиссар» ждал меня, но решил ехать, мол, времени нет. Сочувственно косясь, добавил, что на почту должен зайти руководитель партии Гросс, вот он, может, и проводит. Этот самый Гросс сейчас берет у фельдшера кое-что из лекарств. И захватит свежие газеты, почту, раз уж случай. Дождавшись Гросса, я кое-как убедил его взять меня с собой. Он предупредил, что часть пути мы пройдем на лодке, а дальше придется добираться пешком, по краю берега…
По воде шли недолго, вскоре Гросс привычно направил лодку в протоку. Разыскал «мертвяка», зацепил веревку и завел лодку в рогоз, так, чтобы не бросалась в глаза.
— Это Нижние Раздоры.
— Раздоры в смысле — споры?
— Здесь так называют место слияния двух рек и землю между ними. Когда реки разливаются, тут образуются острова. Вы это и сами видели, ведь вас привезли на лодке?
— Да, дорога непроезжая.
— Кое-где по берегу можно пройти, хотя нужна ловкость и, безусловно, удобная обувь.
Бросив лодку, мы пробирались по тонкой полоске земли между морем и обрывом, обходя часть вытянутого языком мыса. Кое-где торчали лодочные сараи, берег был неширок, а за мысом еще сильнее сужался — только-только поставить ногу. Мелкие волны, лента белого ракушечника. На узкий каменистый берег лезет рогоз, его лохматые метелки выше нашего роста.
— Тут везде тропы, можно и через ерики напрямую, но нужно знать дорогу. Местные знают, — подметил Гросс.
Он еще говорил о том, что даже хорошо, что разлив отрежет, — меньше будут соваться, несмотря на то что с раскопками приходится торопиться. Я рассматривал его, цепляя взглядом детали фигуры и одежды. Высокий, худой, слегка сутулый, из-под шляпы-«ковбойки» видны темные, с явной сединой волосы. Шея и лицо Гросса загорелы дочерна, хоть и ранняя весна. Его хлопковая рубашка застегнута на все пуговицы, рукава натянуты на запястья. Глаз не рассмотреть за очками в стальной оправе. Шагая и ловко придерживая ружье, он пояснил, что краеведы охотятся сами, в лавке берут только сахар и чай, изредка консервы, но заполучить их — везение. И зашагал дальше, поправив закинутый за спину, туго набитый холщовый вещмешок, наподобие солдатского.
— Расскажите о нападении на партию. Лучше — как можно подробнее, — мне приходилось перекрикивать шум волн, птичьи крики.
— Подробностей я не знаю. Меня там не было, — ответил, чуть обернувшись, Гросс. — Пострадали милиционер и двое из наших. Один довольно сильно получил по затылку. А второму повезло. Синяков наставили, ребра помяли, сломали палец, надели на голову мешок и скинули с телеги. Но ничего серьезного. Так в канаве и провалялся.
Над тропинкой вырос рыжий бок берега. Он поднимался над нами, весь в оспинах черных нор.
— Гнезда щурок, — объяснил Гросс, отмахиваясь от пестрой, желтой с зеленым птицы, промелькнувшей перед самым его лицом, — все тут не как у людей.
Прибрежная полоса сужалась, уходя за выступ обрыва.
— Берегите голову, — буднично предупредил меня Гросс и показал наверх.
Я поднял глаза и
