Любовь и бесчестье - Карен Рэнни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никогда еще Вероника не чувствовала ни в ком такой обжигающей боли.
Скорбь, отчаяние и тоска волнами исходили от Монтгомери. Даже без своего «дара» она замечала страдание в его взгляде.
Она крепче сжала его руку, чтобы дать ему понять, что он не одинок.
Вероника была готова помочь любым способом, только чтобы изгнать это выражение из его глаз и смягчить черты застывшего лица.
Монтгомери приветствовал слуг вежливо, но холодновато. И теплота в выражении их лиц сменилась легкой настороженностью. Их глаза говорили: вот господин, который не будет таким уж благожелательным. Он не будет так заботиться о нашем благе, как десятый лорд Фэрфакс-Донкастер.
Вероника попыталась загладить его холодность теплотой своей улыбки и добрыми словами, но гораздо больше была озабочена неподатливостью руки, которую сжимала, и железным самообладанием, которое, как она подозревала, было выстрадано тяжкими испытаниями.
Когда церемония была окончена, слуги все еще стояли в ожидании, должно быть, речи Монтгомери. Этот человек уже час назад должен был ее произнести, но, похоже, был не в силах отринуть охватившую его боль, чтобы совершить такое усилие.
Однако Монтгомери удивил ее: он подошел к окнам, потом повернулся к собравшимся людям.
— Благодарю вас за то, что вы оказали такой прием моей жене и мне, — сказал Монтгомери, посмотрев на Веронику.
В ответ она улыбнулась, и это была именно такая реакция в настоящей ситуации, какая требовалась.
К счастью, она удостоилась многих откровений тети Лилли о том, как следует себя вести графским дочерям. При некотором везении Вероника могла использовать эти уроки, распространив правила поведения и на жен лордов.
— Я рассчитываю на наше длительное сотрудничество в грядущие месяцы, — сказал Монтгомери.
Слуги заулыбались и закивали, но Вероника заметила нечто большее, чем смущенные взгляды. Почему Монтгомери сказал «месяцы», а не годы?
Неужели он все-таки собирается вернуться в Америку? Она попыталась отделаться от этой мысли и продолжала упорно улыбаться, пока он шел рядом с ней и мистером Керром.
— Не показать ли вам хозяйские комнаты, леди Фэрфакс? — спросила домоправительница.
Вероника замедлила шаг, стараясь приспособиться к походке пожилой женщины. И тут же потеряла Монтгомери из виду.
Миссис Броуди была пожилой дамой и обладала уверенностью человека, знающего, что выполняет свою работу хорошо. Волосы у нее были почти серебряными и уложены короной на темени. Это сооружение выглядело почти воинственно, особенно потому, что она яростно поправляла пряди, выбившиеся из прически, приводя их в повиновение. На лице ее было всего несколько слабо выраженных морщин, особенно в уголках глаз и рта, и это придавало ей вид женщины, улыбавшейся чаще, чем требовала ее роль.
— Если будете так любезны, миссис Броуди.
— У вас шотландский выговор, — с удивлением заметила миссис Броуди.
Вероника кивнула.
— Мой дом недалеко отсюда, — ответила она. — Лоллиброх.
Вежливый интерес на лице домоправительницы сменился выражением подлинного восторга.
— Я прекрасно знаю эту деревню, — сказала миссис Броуди. — Мы в течение многих лет нанимали служанок оттуда.
Несколько минут они обсуждали общих знакомых. Вероника не стала рассказывать о научных занятиях отца или о том, насколько мать разделяла его интересы и следовала по его стопам. Их семья не была склонна к общению, и Вероника добавила, что не была дома более двух лет.
— Кто родился шотландцем, навсегда им и останется, — сказала миссис Броуди, протягивая руку к Веронике и похлопывая ее по руке жестом, вызвавшим бы осуждение тети Лилли.
Но в Шотландии граница между слугой и хозяином часто бывала размытой.
— Однако ваш супруг из Америки.
Вероника кивнула:
— Да, из Виргинии.
— Многие из наших людей уехали в Америку, — сказала миссис Броуди. — Если человек оттуда возвращается — это нечто необычное.
Вероника не была уверена в том, что Монтгомери останется здесь, но не сочла удачным говорить об этом домоправительнице.
— В таком случае, не рассказать ли мне вам о доме?
На самом деле ей хотелось знать лишь причину, почему этот дом оказал столь странное воздействие на Монтгомери, но она все-таки кивнула. В противном случае домоправительница, вне всякого сомнения, пожаловалась бы мажордому, и тогда пошла бы гулять сплетня о том, что хозяйка не интересуется домом.
Коридор, по которому они шли, оказался заполнен портретами. Все они были написаны в одном стиле. Поза выглядела одинаковой: голова повернута на три четверти, человек изображен на фоне книжных полок, взгляд устремлен на реку Тайрн.
— Это традиция, — сказала миссис Броуди, заметив взгляд Вероники. — Портрет каждого из лордов написан в Большой библиотеке.
Мужчины на портретах в галерее мало походили на Монтгомери. В них не наблюдалось явного фамильного сходства, таких черт, как, например, крупный нос или широко расставленные глаза или слишком торчащие уши.
Ни у кого из них не было примечательных синих глаз, как у Монтгомери. И ни один из прежних лордов не оказался так красив, как ее муж.
Они поднялись по нескольким лестницам, не обладавшим такой безупречной овальной формой, как парадная. Однако перила у всех были из красного дерева, отлично отполированы и украшены позолоченной резьбой.
На площадке второго этажа экономка остановилась.
Вероника не рассчитывала увидеть столько деталей, свидетельствующих о богатстве. Изумрудно-зеленые ковры являлись отличным фоном для медных и хрустальных канделябров. Стены были обиты бледно-зеленой узорчатой камчатной тканью, а белые вазы расставлены по всему холлу и на двух длинных столах красного дерева. Кто-то наполнил вазы весенними цветами, что создавало ощущение тепла и уюта.
— Здесь у нас лучшая спальня, — говорила миссис Броуди. — Рядом с ней гардеробная. Дальше идет личная ванная леди.
Миссис Броуди шла по коридору, потом указала рукой в его конец.
— Эта лестница ведет в крыло, где помещаются детские, — сказала она. — Не зайти ли нам для начала туда?
— Если не возражаете, миссис Броуди, покажите сначала спальню леди. Я ужасно устала от путешествия.
Небольшая ложь, но, разумеется, ей она простится. Сейчас ей вовсе не хотелось осматривать детские и думать о будущем, представлявшемся столь неопределенным.
Экономка, казалось, пришла в ужас:
— Простите, миледи, конечно же, вы устали.
Она открыла третью дверь в коридоре и отступила, давая войти Веронике:
— Если обратите внимание, то заметите, что на лепнине изображены головки зрелых маков, ваша милость. Они распускались, когда строился этот дом.