Протоколы с претензией - Е. Бирман

  – И что же, этот ефрейтор тоже аристократ? – спросила Баронесса с сомнением.

  – Еще какой, – ответил Я. уверенно и продолжил. – Когда я вижу, как страстно и преданно припадают порой наши соплеменники и соплеменницы в Российской Империи к национальным, культурным или религиозным основам русской жизни, я вспоминаю письмо Куприна. Истеричную любовь евреев к русской интеллигенции Жаботинский назвал презренной любовью свинопаса к царевне. Что этот еврейский христианский и русский порыв? Не знаю. Кажется мне иногда – это вновь обнажается еврейская попка...

  Я. помолчал и затем добавил:

  – Перед тем, как опуститься в осоку.

  Баронесса посмотрела на Я., в этом сравнении было что-то для нее знакомо-непонятное.

  – Что это за осока? – спросила она, когда они остались вдвоем.

  – А помнишь, ты рассказывала мне, что однажды в детстве ты присела в траве и порезалась осокой?

  Баронесса удивленно рассмеялась.

  – И ты это запомнил? – будто она не знает, как цепко хранит его память все, что связано с ней.

ДЕНЬ ГОВНОЧИСТА

  Было бы странно, если бы столь амбициозный Кнессет Зеленого Дивана не внес свою лепту в государственный ритуал и национальную символику, например, не учредил бы в стране своего праздника. Но Кнессет отличается скромностью. Он готов ограничиться старым праздником, вдохнув в него новое содержание. Собственно, и содержание может остаться старым. Угол зрения должен быть новым. И потому Кнессет Зеленого Дивана предлагает возродить праздник 1 Мая под именем “ДЕНЬ ГОВНОЧИСТА”. Конечно, это должен быть день свободного говночиста, говночиста-буржуа, говночиста-аристократа.

  Не всегда мы осознаем, утверждает коллективное сознание Кнессета, какое громадное значение имеет в нашей жизни говно. Особенно – говно в качестве символа. Баронессу, например, очень тронуло имевшее широкое хождение среди репатриантов высказывание, гласящее, что всякий прибывший на историческую родину в Еврейское Государство обречен съесть в нем свою собственную бочку говна. Это выражение представляется Баронессе лексически, стилистически и по своей сущности более точным, чем высокопарное и чужое “испить чашу”. По мере того, как опустошалась ее личная и их общая с Я. бочка, она все чаще и все с большей жалостью смотрела на вновь прибывающих репатриантов, искренне и горячо сочувствуя им. Говно как символ присутствовало и в анекдоте, который с наслаждением рассказывали друг другу новые граждане Еврейского Государства на первых этапах вживания, когда их затянувшаяся, казалось им, неустроенность, горечь потери статуса, – требовали хоть какой-нибудь компенсации, какого-нибудь героически-отрицающего жеста. Евреи, разбросанные по миру, – удобрение, утверждал анекдот, – собранные вместе – просто куча говна. О том, что многие коренные обитатели тех мест, где евреи будто бы удобрение, не всегда согласились бы с этим анекдотом и громогласно заявили бы, что они и там – говно, об этом они предпочитали не упоминать. От этого предположения их уберегала защитная реакция человеческой психики. И все же что-то новое, неизведанное было в этом анекдоте. Ну не стали бы они смеяться над ним в Российской Империи, или смеялись бы, но не так. Странный, неожиданный привкус был у этой жалкой, в общем-то, шутки – привкус обретаемой гордости, что ли?

УДЕРЖАТЬСЯ

  Наконец, в поисках работы – успех. Зарплата почти минимальная, работа не инженерная, но наконец-то Я. почувствует снова запах канифоли, увидит, как расплавится и заблестит олово на жале паяльника. Впереди месяц, насыщенный праздниками, нет смысла начинать сейчас, приходи через четыре недели, говорят ему. Он просит материалы по новой работе и усаживается за них. При подготовке к отъезду все время было отдано ивриту, теперь очевидно, что нужно подтягивать английский, в котором практически не было нужды в Российской Империи. После окончания праздников, аккуратно одетый, нагруженный справочниками, которые могут понадобиться, торжественно провожаемый женой, он отправляется на свое первое место работы. С теми же справочниками, но несколько уставший от пешеходного перехода, он возвращается домой через два часа – из-за начавшейся в эти дни войны в Югославии отменены заказы, под которые он был приглашен на работу. Мы очень сожалеем, сказали ему.

  Обидчивые и ранимые, как всякие новички, на сей раз они падают духом. Я. возвращается к поискам работы. На уроки иврита к их новым знакомым его жена продолжает ходить одна, но однажды во время урока у нее на глазах появляются слезы. Не нужно ли им денег, спрашивают знакомые.

  – Нет, нет, денег у нас еще много, – отвечает она.

  Их новые знакомые смеются по поводу их богатства, но еще энергичнее и настойчивее обзванивают своих друзей в поисках работы для Я.

  “Когда мы решались на отъезд, он готов был к любому труду, а на Родине Предков ему захотелось работать по специальности”, – с веселой иронией будет рассказывать Баронесса впоследствии. Тогда же она будет молча поддерживать его упорство и так же молча брать лишние уборки. Лишь через несколько лет она расскажет ему, что, наблюдая за избранной ими стратегией, часть женской половины ульпана однажды сообщила ей, что от такого главы семейства они, пожалуй, предпочли бы уйти. Например, в кибуц. Ни Я. и никто другой в мире не жаловал ей титула Баронессы. Пума шла к нему своей дорогой.

  Наконец, появляется надежда, результат звонков их новых знакомых, а не бесплодных поисков Я. – его приглашают на интервью в крупную американскую компанию. Не разработка – ремонт, в этой области электроники у него нет опыта, говорят ему.

  – Здесь рождаются с опытом? – дерзит отчаявшийся Я.

  – Нет, – добродушно и с улыбкой отвечают ему, – такой опыт приобретают за два-три года аналогичной работы в армии.

  – Пустышка, – докладывает он жене.

  Но его все-таки решают взять. Это оборачивается еще одним испытанием. Он всегда шутил, что ему легче спроектировать самолет (который, конечно, не взлетит), чем починить утюг. Его приводят в ужас тома сопроводительной документации на английском. Ответы на иврите на свои вопросы он не до конца понимает. Удержаться, выиграть время, но как? Главное, не быть бесполезным. Он берется за работы, которые кажутся ему более знакомыми и легкими. Однажды, вернувшись с работы домой, измученный давлением двух малознакомых языков, он говорит жене с тоской – хоть ты не забывай русский.

  Ему приходится испытать еще один вид новизны: впервые в жизни он – хуже всех. Но принятая тактика срабатывает. Он выхватывает работы попроще, что позволяет ему в течение всего дня быть занятым и основное внимание переключить на языки. Постепенно он расширяет и круг работ, все же продолжая чувствовать себя не в своей тарелке. Ничего, на этом этапе главное – удержаться, выкрутиться, не упасть. Помимо профессиональных и языковых проблем он явно не вписывается и в общую атмосферу. Он стесняется своего корявого иврита. Но даже если бы он в совершенстве владел им, это ничего бы не изменило. Привычная для него по русской литературе неторопливая обстоятельность в изложении мысли не сочетается с намеренной легкостью средиземноморской речи. Толстой с Достоевским тель-авивским летом начинают неистово потеть и быстро прячутся в тень. В воздухе – нарочитый отказ от серьезности, легкий пинг-понг шуток. Удачными шутками не угощают потом друзей как свежим эклером. Их, как окурок, бросают мимоходом, и беседа движется дальше. Если бы кто-то попытался повторить эти шутки, в воздухе повисла бы неловкость. Я. решает молчать, он внимательно слушает новые музыкальные ритмы речи, новые правила ее построения. Когда шутят по поводу его молчания, он старается улыбаться весело и добродушно, он напяливает на себя маску безобидной глуповатой дворняжки и весь уходит в слух. Удержаться. Эта тактика имеет и нежелательные последствия: на его первой аттестации босс намекает ему, что в некотором смысле он – ни рыба ни мясо. Неприятно, но задача его – удержаться.

ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ

  К своим первым выборам в Еврейском Государстве Я. относится со всей серьезностью. Он старается не пропускать ни дебатов, ни статей. Всеми добытыми знаниями он делится с женой. Она их принимает, но пока не приступает к взвешиванию. В стране многолетняя ничья между Лагерем Вечного Мира и Лагерем Горячих Патриотов. Лагерь Вечного Мира составляют партия Экс-Социалистов и партия Борцов За Права, вместе они борются за спокойствие, мир, за права бедных и обездоленных. Голосуют за них, как он узнал и как ни странно, люди устроенные, обеспеченные. Лагерь Горячих Патриотов – за свободный рынок и Неделимую Родину, и за него голосуют по большей части люди, страстно спорящие со служащими банка, пытающимися урезать их разрешенный кредит.