Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон

* * *

Клэр взобрался по откосу с сумасшедшей скоростью и скрылся за стеной с ловкостью подростка. На прощание показался лишь верх его белой задницы, выглядывающий из-под штанов. Гум застал его врасплох, пока тот прятался в кустах на краю корта, на котором мы с Ларой, дочкой хозяина этого шикарного отеля в Чампионе, Колорадо, играли в теннис. Клэр настаивал, хотел прийти, и я согласилась. Я знаю, почему мужчинам нравится смотреть, как я играю. Я уже говорила: порхающие белые мини-юбки оголяют почти неприкрытые, потные, снующие взад-вперед ягодицы. В такие моменты я подливаю масла в огонь, наклоняюсь в ожидании подачи соперницы, кручусь в прыжке. А когда после все вспоминаю, это медленно убивает меня.

Посреди игры Гум вышел на верхнюю террасу отеля и увидел внизу Клэра, пристроившегося на склоне позади меня. Он закричал и подпрыгнул, как будто целый батальон клопов, спрятавшихся в прогнившем матрасе, укусил его одновременно. Они бегали друг за другом, два переполошившихся шимпанзе, и показывали друг другу зубы. Мне казалось, я слышу, как они носятся по этим импровизированным джунглям, стуча в грудь и выкрикивая: «Ух! Ух!» Какая комедия! Люди-обезьяны, и я – маленькая мартышка.

Я с нетерпением жду развязки.

А пока я провожу все вободное время, что у меня есть, с Ларой. Гум разрешает. Мы гуляем по их частному саду. Я люблю запах вспаханной земли, срезанной травы, люблю, как пахнет перегной после дождя. У них тут цветет мальва и есть целые клумбы с голубыми и фиолетовыми ирисами. В центре их венчиков, кажется, можно заметить, как выступают тычинки и рассыпают по воздуху пыльцу, будто тертый порошок из осколков желтого солнца.

Но Лара ничего этого не видит, она рассуждает вслух то о своей жизни, то о моей, сравнивает себя со мной. Я пытаюсь сказать ей, что ее жизнь замечательна, но она меня не слышит. У нее огромные черные глаза и платье из крепа цвета слоновой кости. У нее есть отец и мать, а она мечтает путешествовать, как я, только вот застряла в этом отеле. Она его обожает, но все же здесь застряла. «У тебя восхитительная жизнь, Долорес, ты видишь просторы и пейзажи, тебе ничего не надо делать, никакой школы, вы кочуете из отеля в отель, а скоро увидите Тихий океан и холмы Голливуда. Ты не останешься на всю жизнь здесь, как я… Это же сказка! Ну разве я не права, Долорес?»

Взгляд ее больших черных глаз устремляется далеко за линию окружающих гостиницу деревьев.

Я соглашаюсь: да, это сказка. Улыбаюсь, как и она, чтобы побыть вместе с ней, хоть миг. Просто чтобы быть вместе с ней в этом саду мечты. Завтра я уеду отсюда навсегда.

* * *

Сегодня мне исполнилось четырнадцать лет. Мой праздничный торт – крем… и волосы.

Ха-ха-ха!

* * *

Дождь. Мелкий, но частый. Небо серое и бесконечное, будто нас накрыли крышкой. Мы остановились в коттедже из бревен в маленькой и очень шикарной деревне для туристов под названием Silver Spur Court на берегу озера рядом с Эльфинстоном. Клэр засел совсем рядом в Ponderosa Lodge.

Момент настал.

Чтобы не все было полной ложью, я вышла под дождь без верхней одежды с распущенными волосами. Сладостный миг. Гум слушал по радио одну из тех передач, в которых часами говорят ни о чем, но ему было смешно. По берегу реки я дошла аж до предместий города. Это был маленький, очень чистый город, современный и безымянный, с пристанями у озера и грустными парусниками под дождем. Вокруг прогуливались семьи в непромокаемых плащах и разочарованные туристы, которым нечем было заняться. Тут я позвонила Клэру.

Да, пришло время заболеть.

Мне было холодно, но я продолжала идти. Сделала большой круг перед тем, как вернуться, высушить волосы и сбросить мокрую одежду заменив ее на теплый пуловер. Я стучала зубами. Гум разорался, но мне все равно. Ему приспичило растереть меня банным полотенцем. Он играет в образцового отца, не догадываясь о том, что приближается момент моего освобождения.

Я лежу в постели и дожидаюсь температуры, чувствую, как она поднимается. Стены начинают трястись, пол – двигаться. Меня бросает то в жар, то в холод. Гум отправился в город за ужином. Драгоценные минуты тишины. Я в кровати, она как корабль, медленно вытанцовывающий танго. Все звуки кажутся далекими. Гум принес мне сиропу и приготовил бульон. Я не смогла выпить ни ложечки.

Рядом со мной, из зеркала на шкафу на меня глядит моя сестра-двойник. На ее лицо, единственное, что выступает из-под простыней, падает кружок света от маленькой настольной лампы, как от прожектора, высвечивающего актера на сцене. Я говорю ей, что опасности нет, что все пройдет отлично, что ничто не может быть хуже этого беспрерывного, серого, как небо, бега. Хуже, чем эти бесконечные каникулы, чем эта избушка или этот камин с сидящим около него мужчиной-незнакомцем в шотландском кресле и с пледом на коленях. Жизнь продолжится, и на этот раз я растрясу ее, буду трясти, пока она не разлетится на тысячи мелких кусочков! Я клянусь в этом моей сестре перед тем, как выключить лампу. Не переживай. Она подмигивает мне, и я рада, так рада!

* * *

Я бы хотела остаться в больнице на всю жизнь. Здесь приятно пахнет моющим средством, простыни отбелены, жестки и дружелюбны. Впервые за почти два года я сплю в одиночестве, уверенная, что останусь одна до утра. Никто меня не трогает. Гум пытался заночевать тут, но его отослали. Он настаивал, предлагал поставить дополнительную кровать, положить спальный мешок, принести кресло – но нет! Семья не допускается. У больницы на этот счет строгие правила.

К счастью, он сам приболел, и его визиты становятся все короче и короче. Он принес мне книги: «Мартин Иден», «Листья травы»… «Книги с тестостероном внутри», – сказал он, смеясь и покашливая. Его вкусы меняются, однозначно. Когда он уходил, глаза его были выпучены, а язык высовывался изо рта. Бедный Гум! Вечером врач сказал, что скоро меня выпишут. И добавил, что это хорошая новость. Как сказать! Он не знает, что если я выйду отсюда раньше, чем нужно, я сдохну.

Нужно действовать быстрее.

Я спустилась в холл в пижаме и позвонила Клэру из телефонной кабинки. Я уговорила его. Это было просто. У меня в последнее время талант уламывать мужчин. Да уж,