Данте в русской культуре - Арам Асоян

В 1843 г., после выхода в свет прозаического переложения «Ада», была опубликована книга члена римской академии «Аркадия» кн. А. Волконского «Рим и Италия средних и новейших времен в историческом, нравственном и художественном отношениях». В книгу была включена ранее печатавшаяся и значительно дополненная статья о Данте[371]. Автор указывал на произведения, предшествующие «Комедии» и близкие ей по содержанию. Среди них он называл «Поэму о Персивале» Вольфрама фон Эшенбаха, отмечая, что ее герой проходит через многие искушения и опасности, но силою чистой и непреклонной воли достигает до горнего жилища истины, добродетели и славы. Новыми для читателя были и некоторые сведения о «Монархии», в которой, как сообщал Волконский, Данте показывал равное и независимое друг от друга разделение власти светской и духовной между императором и папой, за что навлек на себя гонения со стороны римской курии. Папа Иоанн XXII проклял память поэта и запретил читать его сочинения, а кардинал дель Поджегто требовал, чтобы кости Данте были сожжены на позорном костре[372]. К счастью, писал Волконский, это намерение встретило всеобщее сопротивление, но рукопись «Монархии», хранящаяся в Милане, была зачислена в индекс богоотступных сочинений, а «Божественная комедия» никогда не издавалась в Риме вплоть до конца XVIII столетия[373].

Среди русских журналов, печатавших материалы о Данте, следует назвать и «Библиотеку для чтения». Уже в первый год своего существования она опубликовала известие о книге «Dello spirito antipapale etc. di Dante, Boccaccio e Petrarca» Габриэля Россетти, поэта и деятеля Рисорджименто, эмигрировавшего в Англию[374]. Профессор Россетти, замечал в связи с этой публикацией «Журнал Министерства народного просвещения», считает «Божественную комедию» политическим сочинением, содержание которого сводится к аллегорическому изображению современной Данте Италии. А потому любовь он толкует как непоколебимую приверженность к императору, Беатриче – как символ Рима Цезарей; непонятные в «Комедии» слова TAL, ALTRI – как прописные буквы титула императора Генриха VII, который должен был овладеть Римом. Так, в стихах

da TAL n'a datoTAL ne s'offerseО quanto tarda a me en' ALTRI qui giunta

первое TAL означает, по мнению Россетти, следующее: T-eutonico, A-rrigo, L-ucemburghese (Немецкий Генрих Люксембургский), а второе ALTRI соединяет в себе начальные буквы A-rrigo, L-ucemburghese, T-eutonico, R-omano, I-mperator (Генрих Люксембургский Немецкий Римский Император). Само же слово Bice не что иное, как вензель: B-eata, I-esu, C-risto, E-nrico (благословенный (Рим. –A.A.) Иисус Христос, Генрих). Следовательно, стихи

Ma quella reverenza che s'indonnaDi tutto me, purper В, e per ICE, Mi richinava

нужно читать не иначе как «Но это благословение, которым проникнут я к Риму, к Вере Христовой и к императору Генриху…»[375] Отдавая должное остроумию Россетти, журнал тем не менее полагал такой подход к толкованию «Комедии» узким и обедняющим смысл поэмы. Исследованию итальянца он противопоставлял диссертацию Шевырёва, в которой дантовское творение рассматривалось как произведение глубокого философско-поэтического содержания.

В 1847 г. О. И. Сенковский опубликовал в «Библиотеке для чтения» довольно пространную статью, стараясь объяснить «поэму Данте его жизнью, а самою жизнь поэмою»[376]. Он писал, что все в средневековом поэте: его ошибки и его гений, его тщеславие и его добродетель – велико, удивительно и свято. Данте могли бы упрекнуть только в одном, «если бы смели, – в том, что он любил отчизну свою, как простой смертный; что он терял свое время – он, поэт! – на служение ей, как в советах, так и в битвах, и что, будучи изгнан из своей несчастной отчизны, он никогда не мог позабыть ее!»[377] Биография такого человека, заключал Сенковский, естественно возвышается до величия Истории[378].

Этот пафос и стиль несколько неожиданны у человека, чья ирония, как уверяли современники, не ведала ничего святого. Но, возможно, что, готовя статью, он вспомнил и свою первую родину, и свой юношеский перевод на польский язык III песни «Ада», который печатался в 1817 г. с его же кратким, но эмоциональным предисловием[379]. Очерк о жизни и творчестве Данте, помещенный издателем «Библиотеки для чтения» в своем журнале, был популярного характера и не обещал русскому читателю каких-либо открытий. Впрочем, Сенковский заранее отказывался от научных притязаний. «…Кроме Женгене и других, писавших после него и разобравших „Божественную Комедию“ подробно, какой анализ, – спрашивал он, – может дать понятие о таком творении»[380].

В этом же 1847 г. «Москвитянин» перепечатал работу К. Фориеля «Франческа да Римини и Уголино», в которой осмыслялась связь исторических прототипов с художественными образами поэмы. Единственным и исключительным желанием Данте, утверждалось в статье, было выразить драматически и живописно личное впечатление, «сделанное на него происшествием, крепко связав его не с случайными историческими подробностями, но с общими идеями и нравами того времени»[381]. Это положение, высказанное относительно Франчески, касалось и других прототипов «Божественной комедии». Несомненно, оно имело немалое значение не только для понимания идейно-художественного смысла поэмы, но и для осознания новых тенденций в зарубежной дантологии. Мировоззренческие основы творчества поэта все шире привлекали внимание исследователей. Это подтверждала и книга ученика К. Фориеля, офранцуженного итальянца Ф. Озанама «Данте и католическая философия XIII столетия». Рецензия на новую книгу была опубликована в «Отечественных записках» за 1848 г. «Определяя точки соприкосновения, – писал рецензент, – дантовской философии с философиями восточною, платоновскою, аристотелевскою и схоластическою, Озанам старается определить источники, которыми пользовался творец „Божественной Комедии“: исследует, какое именно предшествующее или современное философское учение возобновлено или усвоено поэтом»[382].

Отклики русской периодической печати на самые последние новости зарубежной дантологии стали обычным делом для читающей публики. «Недавно, – сообщали „Отечественные записки“, – издано <…> малоизвестное, даже в Италии, сочинение Данте „Пир влюбленных“ (lo amoroso convivio)… Изучение этого сочинения во многом объясняет „Божественную Комедию“, но оно не вполне окончено… В первый раз это сочинение, где Данте собрал все сведения о науках, явилось в 1490 году. В XVI веке было оно несколько раз перепечатано, но всегда с большими пропусками. В 1831 году аббат Кавардзони Педердзини первый очистил текст от ошибок переписчиков. Себастьян Реаль перевел теперь это сочинение на французский язык и обещает вскоре издать „Мир Данта“ – исторический, географический и ученый словарь»[383].

Заинтересовавшее редакцию «Отечественных записок» объявленное издание выходило в составе «полного» собрания сочинений Данте, которое отдельными томами готовил к печати Реаль. Оно состояло из биографии поэта и статьи «Сброшенный покров со средних веков: мир Данте». Этот дантовский мир был настолько хорошо освоен иными русскими знатоками «Комедии», что они чутко реагировали на актуальные проблемы ее изучения и порой выступали с назревшими критическими заявлениями. Обозревая «современное образование Европы», Шевырёв с сожалением отмечал, что при всем внушительном количестве публикаций дантовской поэмы до сих пор нет издания «Божественной комедии», сличенной «по всем лучшим кодексам, по крайней мере XIV, XV и XVI столетий». Он был склонен считать, что повинна в этом «Академия делла Круска», которая «правит скипетром языка и словесности Тосканской и коснеет в своих закоренелых предрассудках, против которых нет в Италии высшего Ареопага».

В такой атмосфере постоянного внимания к творчеству и личности Данте его сюжеты и его судьба нередко становились предметом досужих занятий самых разных литераторов. В их числе можно назвать и Д. Ю. Струйского (псевд.: Трилунный), который в середине 40-х годов опубликовал отрывки из поэмы «Дант». В одном из них он от лица Данте писал следующее:

Прощу того, кто для корысти низкойПодстережет меня в мой злобный рок,Кто нагло спросит: «Жизнь иль кошелек!»И тайный нож приставит к груди близкой.Но обществу, которое в пирахБеспечно жизнь презренную проводит,Где все изящное изринуто во прах,Где скука с пресыщеньем бродит,Я не прощу, что пеплом гробовымОно посыпало над алтарем святым,И не прощу, что холодом смертельнымОно мой дух в пространстве беспредельномНизвергло, как в тиранскую тюрьму, –Мое проклятие ему[384].

Среди тех, кто от случая к случаю обращался к Данте, был и Дружинин. Кроме трех главных европейских языков, он достаточно хорошо знал итальянский и, вероятно, читал дантовские произведения в подлиннике. Осенью 1852 г. он писал своей приятельнице за границу: «Хорошо ли вы изучили итальянский язык и можете ли по возвращении подновить мое знание языка через практику?»[385] Видимо, интерес Дружинина к итальянскому языку развивался по мере роста внимания к Данте и его творчеству. В литературно-критических работах, посвященных русским поэтам, а точнее, Пушкину, Козлову, Майкову, имя знаменитого флорентийца упоминалось писателем довольно часто. Например, в статье «A. C. Пушкин и последнее издание его сочинений» ее автор писал: «Смелость, с которою поэт сливает историю своего героя с торжественными эпохами народной истории, беспредельна, изумительна и нова до крайности, между тем как общая идея всего произведения по величию своему принадлежит к тем идеям, какие родятся только в фантазии поэтов, подобных Данту, Шекспиру и Мильтону»[386].