Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) - Тим Саймондс

– Ах да! Та оригинальная проблема, которую подбросил нам случай. Дело о пропавшем голубом карбункуле графини Моркар. Оно определенно скрасило нам Рождество. Мы нашли камень, добились того, что ложно обвиненный лудильщик Джон Хорнер был выпущен из-под стражи, а посыльный Питерсон получил вознаграждение в пятьсот фунтов.

– Я думал, графиня предложила награду в тысячу фунтов тому, кто вернет драгоценность.

– Наверное. Я забыл точную сумму.

– Не лицемерьте, Холмс. Вы никогда ничего не забываете. Подозреваю, что остальные пятьсот фунтов вы положили себе в карман. Я никогда не верил вашим заявлениям, будто вы практикуете свое искусство исключительно ради искусства.

– Человек должен на что-то жить. Мы оба в этом нуждались. Вы же не станете отрицать, что и сами кое-что заработали в результате нашей совместной деятельности. Кроме того, я помог вам с приобретением врачебной практики и квартиры на улице Королевы Анны.

– За что я вам безгранично благодарен, будьте уверены. А как быть с вашим заявлением герцогу Холдернессу, будто вы человек небогатый?

– Я оказал герцогу услугу, и он заплатил мне, как заплатил бы любому другому услужившему ему человеку. И потом, я действительно был беден – в сравнении с герцогом.

– Во всяком случае, вы покончили с бедностью после того, как он отвалил вам огромную сумму. Я не осуждаю вас, Холмс. Я тоже получил вознаграждение, денежное и моральное. Герцог был достойным клиентом.

– Уж вам-то, Уотсон, должно быть известно, что я не прельщался высоким гонораром при выборе дел. Значение имело только одно: достаточно ли оригинален и драматичен случай, чтобы зажечь мое воображение и применить мастерство. За подобные дела я с удовольствием брался, даже если их предлагал бедный клиент. Расходы я погашал за счет более состоятельных искателей наших услуг.

– Истинная правда, мой друг.

– Да, но я припоминаю, как однажды, когда я развил перед вами изложенную выше идею, вы назвали меня своенравным. Своенравным! Меня? Я бы принял эпитет «непрактичный», но не «своенравный». Всегда считал эту черту характера женской, слабому полу она более свойственна, чем мужчинам.

– Слово было выбрано верно. Между прочим, Холмс, вы нередко демонстрировали женские черты, уж можете мне поверить. Ведь вы сами сказали, что я знаю вас лучше, чем кто-либо другой, включая вашего брата Майкрофта! Кстати, как он поживает?

– Наконец-то вышел в отставку. Хотя недавно говорил мне, что правительство время от времени обращается к нему за помощью, когда нужно негласно разрешить сложную дипломатическую проблему.

– Значит, он по-прежнему живет в Лондоне?

– Да. Ни преклонный возраст, ни отставка ни в коей мере не повлияли на его образ жизни. Он по-прежнему курсирует между Уайтхоллом, клубом «Диоген» и квартирой на Пэлл-Мэлл. Майкрофт не любит перемен.

– Он такой с детства?

– До некоторой степени. Семь лет разницы между нами мешают мне утверждать это с уверенностью. Нельзя сказать, что мы вместе росли или проводили много времени. Только когда я стал подростком, а Майкрофт разменял третий десяток, у нас появились общие интересы, вернее, интересы, навязанные нам обстоятельствами. Майкрофт был очень близок с отцом, человеком довольно узкого кругозора. И они вдвоем объединились против меня, будто им претил сам тот факт, что я их родственник. Будто я случайно затесался в их семью.

– Как относилась к этому ваша мать?

– Между мной и матерью существовала особая связь. Это помогало нам дистанцироваться от выходок остальной части семейства. Моя мать, Уотсон, была прекрасной женщиной, волею судеб связанной с деспотичным мужчиной. Если бы Майкрофт в придачу к интеллекту обладал энергией, то стал бы точной копией отца. Я же изо всех сил держался за мать, а она – за меня.

– Она никогда не думала о том, чтобы уйти от вашего отца?

– Это представлялось ей невозможным. Она слишком высоко ценила семейные устои. И хотя наша семья была далека от идеала, она и мысли не допускала, что может поступиться долгом жены и матери. Отец же, напротив, не чувствовал никакой ответственности.

– Для вас это, надо думать, были нелегкие годы, Холмс.

– Я с тревогой ждал отъезда Майкрофта в Оксфорд. Переменится ли ко мне отец? Я считал это маловероятным и оказался прав. Не отдохнуть ли вам, Уотсон?

– Может, минут пять. Всего пять минут, если позволите.

– Конечно, мой друг, я знаю, как нужен бывает отдых.

– Люси, не знаешь, где сейчас наша мегера?

– У себя в комнатке, ведьма старая!

– Давай передохнем тогда. Как там твой мистер Трэверс? Хорошо себя ведет?

– Он на самом деле очень милый, и нельзя ставить ему в вину попытки приударить за мной, ведь я страсть какая хорошенькая.

– Люси Поллетт! Как не стыдно быть такой тщеславной! Он и со мной пытался заигрывать, между прочим, но потом заметил кольцо у меня на пальце.

– Нет, Полли, он заметил не твое кольцо, а меня! Ты сама знаешь, что это так. Я притягиваю мужчин как магнит.

– Должно быть, они сразу отличают распущенных девиц.

– Это все зависть, Полли, обычная зависть. Если ты привязана к своему мужу-старику, это совсем не значит, будто и другим нельзя получить от жизни капельку удовольствия.

– Да, всем известно, Люси, какие удовольствия ты получаешь!

– Я только что заглядывала к доктору Уотсону. Подумать только, как печально: все, что ему осталось, это говорить вслух с самим собой. Да он и говорит как-то странно, как будто не сам с собой, а с кем-то, кто сидит у него в голове.

– Ты уверена, что там не засиделся посетитель, Люси? Если ты проворонила кого-то, ведьма устроит тебе хорошую взбучку!

– Да нет там никого. В этих палатах и мыши негде спрятаться. Бедный доктор Уотсон. За два последних месяца его никто не навестил, представляешь, Полли!

– Ну хватит уже, Люси. Перестань хныкать и поставь чайник. Выпьем горяченького!

– Разве это не твоя работа?

– Моя?

– «Полли, чайник наливай! Полли, чайник наливай…»

– Ой, как смешно… и между прочим, тебе медведь на ухо наступил.

– Который час, Холмс?

– Можно сказать, что сейчас очень поздно или очень рано. Но на самом деле время не имеет значения.

– Я позабыл, о чем мы говорили перед тем, как меня сморил сон. Кажется, мой мозг превратился в вату. Постойте-ка, речь шла о каком-то старом деле?

– Вообще-то мы обсуждали… да, вы правы, Уотсон, мы говорили о старом деле.

– Отчего у меня такое впечатление, будто вы стремитесь угодить мне? Ну ладно… Нам с вами не раз приходилось сталкиваться с опасностями. Какие-то были более осязаемы, чем другие. Какие-то – более гибельны. Например, болотная гадюка, смертельный подарок доктора Ройлотта своим падчерицам.

– Немало нервов мы потратили, ожидая появления той змеи в темной спальне мисс Стоунер.

– Вы-то, по крайней мере, догадывались, чего ожидать. Я же пребывал во мраке – и буквально, и фигурально.

– Я не считал, что нам угрожает реальная опасность, если действовать быстро и решительно.

– Именно так вы и поступили, прогнав смерть к тому, кто выпустил ее на волю.

– Как я не раз говорил – в том числе и над телом Ройлотта, – поднявший меч от меча и погибнет, и тот, кто роет другому яму, сам в нее попадет.

– И все-таки, Холмс, он умер ужасной смертью.

– То была заслуженная кара. Ройлотт без сожалений уготовил подобную судьбу своим жертвам. А они, между прочим, находились под его опекой и имели право рассчитывать на защиту и заботу отчима. И потому я снова повторю, что смерть доктора Гримсби Ройлотта не отяготит моей совести.

– Жизнь за жизнь, Холмс? Вроде бы все справедливо, но на мою совесть это дело легло тяжким бременем. А что скажете по поводу Чарльза Огастеса Милвертона?

– О, еще один негодяй. Ни один другой преступник – ни до, ни после – не внушал мне такого отвращения. Мерзкая личность. Он обрекал на несчастье тех, чей кошелек желал опустошить. А если денег не получал, не задумываясь рушил репутации, семьи – и делал это с наслаждением. Нет, я не чувствую вины за то, что позволил его убийце остаться безнаказанным. Не стоит жалеть о том, что правосудие свершилось над низким человеком, пусть и в драматичной манере.

– Так-то оно так, Холмс, и все же мы могли бы, что называется, спасти его для тюрьмы, чтобы он понес наказание по закону.

– Да? А вы подумали, чем это обернулось бы для покончившей с ним благородной дамы? Все, что осталось от ее жизни, было бы окончательно разрушено. Она и так настрадалась безмерно. Нет, ее пуля была справедливым наказанием для Милвертона.

– А помните, как следующим утром в нашей гостиной появился Лестрейд и вы с таким холодным видом отказались ему помочь? А ведь располагай инспектор более точными описаниями двух мужчин, убежавших из дома вымогателя, мы вполне могли сами оказаться за решеткой. Хемпстедская пустошь тогда показалась мне бесконечной.