Очаровательная плутовка - Кейси Майклс

Но Хедж, который успел принять бренди в количестве, скорее достаточном для того, чтобы обострить свой разум, чем затуманить его, не поддался на попытку Розали сбить его с толку. Бодро шагнув в стойло на полусогнутых ногах и подбоченившись, он наклонил вперед свою голову на тощей шее и пристально посмотрел в глаза Розали.

После длинной паузы он повернул голову в сторону и плюнул с поразительной точностью, сбив на лету муху, которая злобно зажужжала, подпрыгивая на соломе.

— Ты, чертова курица, — сверкнул глазами Хедж. — Розали, да? Черт меня побери, если я видал нечто подобное!

Леденящий ужас сковал разум Розалии, и ее колени подкосились от страха:

— Ты, ты же не собираешься пожаловаться на меня, Хедж?

Хедж вскинул голову:

— Я? Ты ополоумела? И как это будет выглядеть — девчонка водила меня за нос? Ты меня ловко одурачила, и я не хочу стать всеобщим посмешищем благодаря своим же стараниям.

Розали бросилась бы ему на шею от благодарности, если бы Хедж мылся немного чаще. Вместо этого она произнесла:

— Спасибо тебе, Хедж. Я буду работать в два раза больше, чем прежде, чтобы отблагодарить тебя. Ты в самом деле лучший друг.

Хедж шмыгнул носом, проворчал что-то по поводу того, что, мол, конечно, было бы замечательно, если бы она стала работать в два раза больше, чем прежде, потому что то, что она делала прежде, не стоило и выеденного яйца. Потом он спросил:

— А почему ты сбежала, Рози? Кто-то охотится за тобой?

— На самом деле, Хедж, я сбежала из работного дома, куда мой злой дядька отправил меня после того, как захватил наше поместье. Моя мать была там со мной, но она умерла — у нее было плохо с сердцем. А хозяин… Скажем так, он стал смотреть на меня со странным блеском в его маленьких свинячьих глазках. Стало понятно, что надо бежать. Я немного разбиралась в лошадях — я часто ездила верхом, прежде чем мой отец умер, и гнусный дядя Арнольд забрал все, что у нас было. Так я и попала сюда.

Хедж не слыл особо проницательным даже в свои лучшие времена, затуманенные многими последующими годами, вымокшими в бренди. Нетрудно было догадаться, что история Розали — быстро сплетенная хрупкая ткань нелепой лжи — оказалась достаточно прочной, чтобы привлечь сердобольного Хеджа на свою сторону.

— Ты моя бедная овечка, — сокрушался бывший жокей, отечески похлопывая ее по плечу, доказывая Розали, что он мог проглотить ведро вздора так же легко, как графин эля. — Но хозяин ничего не должен знать, если он догадается о твоем вранье — нам обоим конец. Так что больше ни звука о том, что ты — девчонка, ты слышишь? Так что держи язык за зубами, а я обещаю тоже помалкивать.

Потирая плечо, Розали энергично кивнула в знак согласия. Она догадывалась, что Хедж больше озабочен своим положением, чем ее, однако она не собиралась испытывать его неожиданное благородство.

— Ты так добр, Хедж. Я обещаю, как можно быстрее я покину Лейквью, и мистер Белден никогда не узнает, что ты прятал в конюшне невинную молодую девушку.

— Невинную молодую девушку… — повторил Хедж, механически потирая щетину на подбородке, но тут до него дошел весь смысл слов Розали. — Ты уж постарайся. — Он отступил на шаг, словно желая отдалиться от нее. — Но пока займись мерином — он что-то захромал и срочно нуждается в припарках. Нога у него здорово раздулась, но ничего, ты сейчас ему поможешь. Ты же справишься, Рози?

Розали кивнула, получив указание от Хеджа, и добавила только:

— Я справлюсь, только если ты пообещаешь перестать называть меня Рози.

Хедж плюнул, в этот раз промахнувшись почти на целый дюйм мимо паука, и чертыхнулся про себя. Без единого слова он повернулся и направился в кладовую, откуда, в чем Розали была уверена, он не покажется до конца дня, что было ей на руку, ведь ей нужно было многое обдумать.

Быстро сполоснув лицо холодной водой и прополоскав рот, она принялась за работу, проделывая путь между стойлами, расположившимися по обе стороны от прохода. Она покормила и вымыла лошадей, убрала навоз; затем отправила нескольких лошадок попастись на небольшом, огороженном забором лугу, и наложила припарку на ногу мерина. Затем она взяла щетку и принялась чистить шелковые иссиня-черные бока Пегана.

Все время, пока Розали работала, она думала о своем, все более усложняющемся положении.

Она стала тратить время на размышления о том, какой недостаток в ее характере постоянно приводил к всевозможным неприятностям, тем более что в ее жизни одна из них не замедляла сменить другую, с тех пор как она себя помнила. Большинство из них, как считал Уильям, являлись следствием ее чрезмерного воображения.

Она не упустила случая поздравить себя за то вдохновенное вранье, которое она только что скормила Хеджу, благодаря тому, что безошибочно обнаружила его слабую точку — прекрасно развитый инстинкт самосохранения, — точно так же, как и еще одну из многих его слабостей — любовь к историям, пахнущим скандалом.

На чем она сейчас сконцентрировалась, это как выбраться из создавшегося затруднительного положения, причины которого — ее паническое бегство с фермы Хиллтоп, переодевание в конюха, все ее обманы, полученная с опозданием весть об опекунстве Флетчера, его план поселить ее в доме до отправки к «тете» в Танбридж-Уэллс, и больше всего ее чувства к нему.

Ее первым импульсом было нырнуть в ночную тьму, прихватив золотое ситечко, примеченное ею однажды, когда ее послали на кухню за сырым мясом, чтобы вылечить Хеджу синяк под глазом, полученный им во время довольно грубого знакомства с нижней частью верхней половины разделенной по горизонтали двери. Подменить ситечко для нее было таким же простым делом, как быть провозглашенной в Лондоне самой блестящей актрисой десятилетия, после чего с чистой совестью стать любовницей Принни.

Этот план был выброшен за борт, как только Флетчер ввалился в конюшню, произнеся ее настоящее имя. Он разбил ей сердце своей печальной историей, и Розали не могла позволить себе вонзить кол в его нежное сердце — усугубить его уверенность в том, что он никудышный опекун.

Она почти проболталась, но он был слишком пьян, чтобы понять, что она говорит, и хорошо, что он не успел настоять на ее переселении в дом. И тут она вдруг поняла, что меньше всего она хочет, чтобы Флетчер узнал в ней своего конюха.

О, она могла бы позволить этому случиться, если бы между ними пробежало несколько слов, подобающих общению между хозяином и слугой. Но их связывало нечто больше, гораздо большее, включая ночь, проведенную в одной кровати, — мысль об этом вгоняла ее в краску.

Это было невозможно — встать и сказать: «Сюрприз! Твой поиск завершен, Флетчер, и, кстати говоря, ты вовсе не извращенец. Я восемнадцатилетняя девушка, а не мальчик. Помимо этого, я еще и Розали, твоя потерявшаяся подопечная. О, да, и еще кое-что: я думаю, я влюбилась в тебя. Разве это не самое замечательное из всего сказанного?»