Библиотека мировой литературы для детей, том 49 - Йозеф Плева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надеюсь, вы все поняли, — закончил правый слуга. — Завтра приступаем к уборке урожая.
Дядюшка Михай с отцом обменялись взглядами, кивнули друг другу головой, и дядюшка Михай крикнул:
— А сколько нам будут платить?
Правый слуга и бровью не повел.
— Завтра приступите к работе, — повторил он.
— Мы спрашиваем, сколько нам будут платить за уборку кукурузы? — крикнул отец.
По толпе скотников прошел одобрительный гул:
— Правильно! Даром гнуть спину не станем!
Слуги подняли газду Лайоша. Он сказал, что всех нас очень любит и понимает, что сердце его рвется на части при виде нашей нужды и бедности, но он в наших несчастьях не виноват и повысить нам плату на время уборки кукурузы не может.
— Почему? — крикнул отец.
Столь длинная речь утомила газду Лайоша, и вместо него ответил правый слуга:
— Кому мало, пусть уходит!
— Ах, так?! — грянул гневный голос дядюшки Михая. — Тогда убирайте ее сами! Вы, господин Лайош, и молодой господин Ференц, и госпожа Гортензия, и старая госпожа…
Дядюшка Михай с отцом повернулись и медленно пошли со двора. Почти все скотники двинулись за ними. Священник Ловро, стоявший на ступеньках перед церковной дверью, испуганно закрестился. А оттуда, где сидел господин Лайош Фенеши, вслед уходившим неслось: «Пуф… пуф… пуф…»
Отец, дядюшка Михай и остальные скотники были уже довольно далеко, когда оба слуги закричали хором:
— Назад! Назад! Господин Лайош зовет вас!
Отец глянул на дядюшку Михая, протянул ему руку и весело засмеялся.
— Я знал, что этому заике придется уступить, — сказал он бодрым голосом и решительно зашагал обратно.
Увидев, что скотники возвращаются, священник Ловро еще раз перекрестился и скрылся в церкви.
Поохав и повздыхав для порядка, газда Лайош заявил, что мы плохие христиане, не умеем ценить его любовь и заботы и вообще думаем только о собственной выгоде, тогда как он печется обо всех нас. Тут глаза его оросились слезами, и он с трудом выдавил из себя:
— Однако ж будь по-вашему… Прибавлю вам по динару в день.
Но дядюшка Михай так гневно крикнул что-то по-мадьярски, что газда Лайош вздрогнул и тотчас же накинул еще динар. Битый час проторчали мы в церковном дворе, торгуясь с хозяином.
Меня все это очень забавляло; я «болел», как «болеют» на спортивном состязании: то радуясь и ликуя, то дрожа и печалясь, когда любимая команда оказывается в трудном положении. Наконец газда Лайош согласился платить всем по пять динаров в день.
— Да здравствует дядюшка Михай! — вдохновенно крикнул я.
Отец с дядюшкой Михаем посмотрели на меня с удивлением.
Вскоре церковный двор опустел. Довольные скотники спешили сообщить своим женам радостную весть и до поздней ночи «тратили» еще не заработанные деньги.
Последним в сопровождении многочисленных слуг ушел газда Лайош. У ворот его ждал фиакр. Проезжая мимо нас, он хлестнул отца таким откровенно злобным взглядом, что я содрогнулся, но отец, как мне показалось, вовсе не обратил на него внимания.
— Попробуй тут не прибавить, когда тебе под нос суют кулак! — весело сказал отец, усаживаясь на телегу.
— Получишь ты эти деньги после дождичка в четверг! — сказала мать и, заметив пробежавшую по его лицу легкую тень, продолжала насмешливо: — Получишь, когда ивы принесут виноград, когда камень превратится в золото, когда у жабы отрастут рога! Тогда вот ты их и получишь!
Я смеялся украдкой. Сколько бы они ни ссорились, все равно не рассорятся.
— Посмотрим! — сказал отец и взмахнул кнутом. Лошади побежали быстрее.
— Посмотрим! — сказала мать.
Возле дома нас ждала толпа придворных: Вита, Милена, Даша, Лазарь и Рыжик. Котенок, весело мурлыкая, терся о наши ноги.
— Где вы были? — нетерпеливо спросил Лазарь. — Я чуть не умер с голоду!
— За синими морями, за высокими горами, — ответил отец. — Привезли тебе жареную индейку!
— Правда? — воскликнул Лазарь, и глаза его засияли.
— Да, — ответил отец. — Сорвали с одного дерева у дороги.
— А разве индейки растут на деревьях? — удивился Лазарь.
— В нашей стране растут, — произнес отец. — Разве это не счастье в ней родиться?
Наутро мы отправились убирать кукурузу. Сначала все шло хорошо, мы шутили, смеялись и пели. В полдень у меня заныла спина, а вечером, когда стемнело, я просто не мог разогнуться. И мама, и Вита, и Даша согнулись в три погибели: они шли, касаясь кончиками пальцев земли.
— Что мне с вами делать? — засмеялся отец. — Глядите-ка, всю мою семью скрючило.
— А теперь надо поужинать и ложиться спать! — звенел в вышине голос дядюшки Михая. — Завтра будет легче. Лиха беда начало.
Дядюшка Михай исчез в темноте. Мы медленно двинулись домой. Не дожидаясь ужина, я бросился на кровать. Котенок свернулся клубком у меня в ногах. Глаза его светились, точно маленькие зеленые огоньки. Вскоре они начали потихоньку гаснуть, и меня окутал непроницаемый мрак. Я слышал, как скрипит колодец, как где-то в вышине курлычут журавли, как заливисто и сердито лают собаки, тоже напуганные внезапно сгустившейся тьмой. Засыпая, я думал о том, как тяжело весь день работать в поле. У меня ныли руки и ноги, а под лопаткой будто полыхал костер. И все же это не так страшно, когда у тебя есть дом, свой угол. Я неимоверно устал, но на душе у меня было легко и торжественно. Впервые в жизни захотелось мне остаться здесь навсегда; с этой сладкой мыслью в сердце я заснул.
Ночью мне приснился дивный сон. Ты не замечал, сынок, что самые прекрасные сны обычно видишь, когда устанешь до изнеможения? Не удивляйся тому, что сейчас услышишь: я видел во сне Рыжего кота. Я лежал на широченной кровати. На стенах висели картины в золоченых рамах, пол был устлан коврами, а столы, стулья, шкафы и кресла сверкали позолотой. На массивном кресле, точно на троне, восседал Рыжий кот.
Я спал как убитый.
«Как изволили почивать?» — спросил меня Рыжик, когда я проснулся.
Я засмеялся. Ну и чудило, задает такие смешные вопросы, да еще делает вид, будто мы с ним совсем не знакомы. Насмеявшись всласть, я ответил, что спал хорошо, если не считать небольшого беспокойства, которое причиняло мне кукурузное зерно под двадцатью восемью перинами. Мы оба расхохотались.
«Знаете ли вы, кто я такой? — спросил вдруг Рыжик. — Я кошачий король Барбаросса Первый!»
«Ты граф! — возразил я,
