Предыстория армянского народа (история Армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н.э.: хурриты, лувийцы, протоармяне) - Игорь Дьяконов

Таким образом, мы должны, по-видимому, искать протоармян в мушках или урумейцах, или в тех и других — племенах, проникших в долины верхнего Евфрата и Арацани около 1165 г. до н.э. Следует напомнить, что речь у нас пока идет о протоармянах как носителях языка-предка древнего и современного армянского, но не о более широкой проблеме — возникновении самого армянского народа, которая так просто не решается.

Теория о хайасском происхождении армянского народа. Прежде чем перейти к проблеме мушков и урумейцев, следует рассмотреть широко распространенную теорию, которая видит «колыбель армянского народа» в Хайасе[491].

Начнем с того, что ясно поставим вопрос: имеется ли здесь в виду физическая, языковая или культурная преемственность, или все эти виды преемственности вместе.[209]

Говорить о физической преемственности между Хайасой и армянским народом можно лишь в том случае, если доказать, что хайасцы выселились из своих первоначальных мест обитания в Понте, в долине Чороха и, возможно, в верховьях Евфрата и расселились по всему Армянскому нагорью, полностью или в значительной степени вытеснив предшествующее хуррито-урартское население, и что, таким образом, весь армянский народ или большая его часть физически происходят от хайасцев. В противном случае о физической преемственности от Хайасы можно говорить только в отношении тех сравнительно небольших групп армянского народа, которые непосредственно жили на территорий бывшей Хайасы.

Никаких данных о широком расселения хайасцев на юг, юго-восток и восток не имеется. Высказанное в «Истории армянского народа»[492] утверждение, будто бы с падением Хеттского царства Хайаса усилилась, расширилась на западные районы Армянского нагорья и превратилась в сильное царство, боровшееся с Урарту, не основано на источниках. Напротив, из источников, по-видимому, следует, что объединение Ацци-Хайаса распалось еще в XIII в. до н.э., задолго до падения Хеттского царства, и с тех пор более ни в каких памятниках не упоминается; что впоследствии на территории Хайасы [210] образовалось хурритское царство Дайаэни, а затем северная его часть была занята грузиноязычными племенами; правда, бывший хайасский участок верхней долины Евфрата мог входить в область образования армянского народа, но к тому времени здесь уже не было и следов Хайасы. В источниках нет никаких данных о хайасцах за пределами былой территории Хайасы, ни о каких-либо посредствующих звеньях между Хайасой и армянами позднейших времен.

Что касается культурной преемственности, то армяне, несомненно, преемники всего древнего населения нагорья, в первую очередь хурритов, урартов и лувийцев; нет никаких данных об особо важном культурном воздействии на позднейшее население нагорья со стороны именно Хайасы более, чем Исувы, Алзи, Уруатру или Кумме. О культуре Хайасы мы, в сущности, знаем очень мало, кроме ее брачных обычаев и имен божеств, от которых не осталось никаких воспоминаний в армянской традиции[493].

Следовательно, речь может идти только о языковой преемственности. Предположение о такой преемственности между гипотетическим хайасским языком и древнеармянским по своему существу бездоказательно и основано только на некотором сходстве названия страны Хайаса (Ḫajasа со звуком խ) и самоназванием армян — хайк' (haj-kh со звуком հ)[494]. Уже из [211] того, что было сказано выше о характере этнонимов вообще, видно, что это сходство отнюдь не является доказательством органической связи этих терминов. При этом, как показывают примеры аналогичных по структуре древнеармянских слов[495], сказать, как звучала исходная форма слова հայք очень трудно: в начале его мог быть и согласный р-, и праиндоевропейский ларингал *Н-, и звук h-, сам имеющий в индоевропейских языках различное происхождение, например, из s-; дифтонг -aй- тоже мог восходить к различным звукосочетаниям, в том числе к ‑ате‑, ‑ати‑. Основой слова հայք является հայո (а не, скажем, *հայա‑)[496], и в нем нет никаких следов суффикса ‑са. Этот суффикс Г. А. Капанцян толкует как древний малоазиатский топонимический суффикс ‑ssa(s)[497], действительно широко распространенный во всей Малой Азии. Но есть одна область, где этот суффикс совершенно не встречается, и это именно Армения. Поэтому в слове «Хайаса» элемент ‑са, если и является суффиксом, то не имеющим отношения к древнеармянскому языку; но возможно, что он входит в основу слова; объяснить его отсутствие в слове հայք при предположении его происхождения от термина Խայասա весьма трудно.

Что касается других данных о хайасском языке, то они представлены пятью именами собственными людей: Аиссияс, Аннияс, Марияс, Муттис и Хукканнас (и еще неясно [212] читаемое — Караннис или Ланнис)[498] и пятью именами богов — Тарумус Териттитунус, Унаккастас, Утактаннас (?) и Палтаик (?), не считая некоторых поврежденных или зашифрованых гетерографическим написанием[499]. Имена местностей мы исключаем, так как нет гарантии, что они принадлежат хайасскому, а не какому-либо более раннему языку[500]. Все эти имена искажены хеттской передачей (хеттскому языку, в частности, принадлежат падежные окончания на ‑с, ‑ас, ‑ис). В первоначальном варианте хайасской теории, как она была выработана Г. А. Капанцяном, эти имена, по принципу внешнего сходства, этимологизировались из разных языков, преимущественно из хурритского, но, во всяком случае, не из индоевропейских, что уже исключало возможность отождествления хайасского языка с протоармянским, поэтому Г. А. Капанцян был вынужден прибегнуть к выдвинутому еще Н. Я. Марром тезису о «двуприродности» армянского языка и отрицанию его индоевропейского характера. Однако новейшие исследования полностью подтвердили его индоевропейскую принадлежность, впервые установленную еще в XIX веке.

Г. Б. Джаукян[501] попытался доказать индоевропейский характер хайасского языка. Несмотря на проявленную им большую эрудицию в области индоевропейского языкознания, выводы [213] его не представляются достаточно убедительными. В корнеслове любой языковой семьи можно подобрать корни, звучащие достаточно сходно с десятком произвольно выбранных имен, значение которых к тому же неизвестно, и поэтому не может быть никакой гарантии, что корни, подобранные по сходству звучания, подходят к этим именам и по значению[502]. Но даже если принять выводы Г. Б. Джаукяна, то во всяком случае несомненно, что этот«индоевропейский хайасский язык» не имеет никакого отношения к древнеармянскому[503]. И каким образом могло бы случиться, что этот язык оказался бы настолько близким языку фригийцев, прибывших в Малую Азию многими столетиями позже и не имевших с Хайасой ровно никакого контакта, что их родство бросалось в глаза греческим наблюдателям, не обладавшим современной лингвистической подготовкой?

Итак, связь армянского народа и языка с Хайасой недоказуема и по самому существу весьма мало вероятна.

Проблема мушков. Теперь мы можем перейти к анализу данных о мушках и урумейцах. Прежде всего остановимся на проблеме мушков.

В пользу того, что именно мушки явились носителями протоармянского языка, говорит и время их появления, и [214] место их оседания, считавшееся издревле родиной армянского народа[504], и совпадение их обозначения с обозначением фригийцев. Следует еще раз отметить, что в ассирийских источниках можно выделить две разные группы мушков: одни мушки захватили Алзи и Пурукуззи (у стечения Арацани и Евфрата) около 1165 г. до н.э. и засвидетельствованы в качестве земледельческого населения в этом районе вплоть до начала IX в. до н.э. Нельзя утверждать, что эта группа мушков жила только в этом районе, а не в других районах, западнее, по их пути через Малую Азию, так как анналы, в которых они упоминаются, естественно, говорят каждый раз только о тех территориях, на которых в данном случае побывали ассирийские войска. В действительности же есть основания думать, что эта группа мушков распространялась и на западный берег верхнего Евфрата, откуда и проникала вплоть до Каркемиша[505].

Другие мушки упоминаются в связи с походами ассирийского царя Саргона II (722—705 до н.э.) и урартского царя Русы II (первая половина VII в. до н.э.) к западу от Малоазийского Тавра и со всей бесспорностью отождествляются с фригийцами.

Может показаться странным, что восточные мушки, которых мы отождествляем с протоармянами, после Ашшурнацирапала II более не упоминаются в ассирийских и урартских источниках. Но это объясняется тем, что область мушков, как мы видели, в 856 г. до н.э. была покорена ассирийским царем [215] Салманасаром III (в надписи его она названа термином Ишуа, то есть Исува, по-видимому уже архаическим) и включена в качестве «провинции Наири, Алзи и Сухму» в состав Ассирии, а между 799 и 780 гг. до н.э. была завоевана Минуей, царем Урарту, и включена и состав этой державы. Надписи обоих этих царей, как это часто бывало в подобных текстах, оперируют не этническими, а только топографическими и политическими обозначениями[506]. С этих пор и до конца существования Ассирии и Урарту на территорию Алзи не совершалось более походов, и поэтому она в надписях более и не упоминается[507]. Независимы остались только две «страны» по окраинам территории, занятой мушками, — Арме-Шубрия, ненадолго завоеванная в 673 г. до н.э. ассирийским царем Асархаддоном, а в конце VII в. до н.э., как и другие периферийные области Ассирийской державы, вероятно, снова добившаяся независимости, и Мелид-Камману на противоположном Алзи берегу Евфрата, подчинявшаяся Ассирии только в течение около 30 лет.