Мудрецы. Цари. Поэты - Тимур Касимович Зульфикаров

Я плыву, тону в арыке…

— Сухейль, где ты?.. Я пришел пить арычную воду, а арык стал рекою!.. Где ты, Сухейль?..

— Я здесь, ака… Я думала, что вы не придете… Дождь такой густой, темный!..

— Я пришел, Сухейль… Но арык стал рекою… Я думал, что ты не будешь ждать меня, Сухейль…

— Арык течет — Сухейль ждет… Река течет — Сухейль еще больше ждет!..

Я с трудом вылезаю, выплываю из ночной глиняной реки… Вот оно, дерево Сухейль!.. Это ее голосок — лепесток дикой вешней алычи падает в дожде…

Дерево одиноко стоит среди реки… Айва нагая!.. Одинокая!..

— Сухейль, можно к тебе на дерево?.. Тут мокро… вода большая… Можно, Сухейль?.. Тут река… Можно?..

— Да, да, ака… Идите сюда… Тут сухо…

Я лезу по мокрому узловатому стволу айвы. Лезу наверх. Руки и ноги мокрые, дрожат. Чего они дрожат?..

На ветвях стоит деревянная бухарская суфа, над нею крыша из камышовых плотных плетеных циновок. Дождь не проходит сюда.

Тут сухо, тихо…

Сухейль сидит… Тихая на тихой суфе…

Сухейль глядит… Тихая!..

Глаза сливовые молят!.. О чем молят?.. Я не знаю. Не знаю я…

Дождь мягко и сонно сыплется, шелестит, шуршит о камышовые циновки.

Я весь мокрый. Я плыл в реке. Я весь дрожу… На тихой деревянной бухарской суфе…

Тогда она говорит… Шепчет. Шелестит… Ласкает… Лелеет… Тогда она говорит…

Говорит…

А я дрожу и гляжу на ее узорчатые тихие неслышные йеменские красные сафьяновые ичиги… на длинный жемчужный парчовый уйгурский чекмень… на рубиновое аксамитовое платье… на гранатовые крупные бусы, бусы, полыхающие темным глубоким колодезным неспокойным огнем… на бусы гляжу… на губы — разлившиеся полные реки… на сливовые беззащитные глаза… на золотую ковровую айвовую тюбетейку… на птичью маленькую головку…

Дождь мягко и сонно сыплется, шелестит, шуршит, льнет к камышовым циновкам…

Тогда она говорит:

— Ака, вы промокли… Ака, вы дрожите… Ака, вы заболеете… Ака, а у меня нет ни горячего чая, ни вина… Ака, вы должны согреться… Ака, я не знаю, как вас согреть… Возьмите мой чекмень, ака… — она снимает с себя жемчужный чекмень и протягивает его мне…

— Не надо, Сухейль… Мне не холодно… Это арык стал рекою…

— Вам холодно, ака… Вы весь дрожите… Возьмите мои ичиги, ака… — и она снимает с ног ичиги и протягивает их мне…

— Не надо, Сухейль… Мне не холодно… Арык стал рекою…

— Вам холодно, ака… Закутайтесь… Вы весь дрожите… Возьмите мое платье, ака… Оно теплое, как одеяло… — и она снимает с себя тяжелое рубиновое аксамитовое платье…

— Не надо, Сухейль… Я не от холода дрожу!.. Это арык стал рекою…

— Возьмите тюбетейку, ака… И бусы тоже…

— Не надо, Сухейль!.. Зачем мне бусы?.. Зачем бусы?.. Бусы-то зачем?..

— Вам холодно, ака… Вы дрожите… Вы не можете согреться… Дождь, да?..

— Нет, Сухейль…

— Возьмите… меня… ака… Ака!.. Вам же холодно!.. Ака!..

— Сухейль, Сухейль, это арык стал рекою!.. Сухейль, теперь и ты дрожишь!..

— Да, ака… Арык стал рекою, ака!.. Арык стал рекою, ака…

— Я люблю! люблю! люблю! люблю! люблю! люблю! тебя! тебя! тебя!.. Сухейль!.. Дочь бека!.. Арык стал рекою!.. Сухейль!.. Стал рекою!..

— Я люблю! люблю! люблю! люблю! люблю! люблю! вас! вас! вас! Ака Насреддин!.. Сын горшечника!.. Да!.. Арык стал рекою!.. Ака!.. Стал рекою!..

Дождь, дождь, дождь мягко, сонно, дремотно сыплется, шелестит, шуршит, льнет к камышовым циновкам… Упирается в них… Шумит… обволакивает, завораживает… затуманивает…

— Арыыыыыык стаааааал рекоооооою, Сухейль!.. Айеее!..

— Арыыыыыык стаааааал рекоооооою, Насреддин!.. Айеее!..

Ночь!..

Дождь!..

Река!..

Дерево!..

Но!..

И шел дождь.

И арык стал рекою.

И дева стала женою.

И стало утро.

И ночь стала утром…

И пришло сырое незрелое утро. Темное утро… Кислое. Уже мокрый, тяжелый сад возникает, мается, обозначается в дожде… Призрачный… Нагой… Слепой дремучий осенний сад… Нет уже плодов в нем. Затаились до весны…

— Пора, Насреддин!..

— Пора, Сухейль!..

— Я приду сегодня ночью…

— Я буду ждать, ака… Возьмите чекмень… Там дождь…

— Не надо! Мне хорошо! Горячо!.. Счастливый я, Сухейль!..

— Возьмите, ака, чекмень…

— Хорошо, Сухейль… Я беру чекмень… Но тут твои бусы… твои гранатовые бусы, Сухейль… Ты забыла их на чекмене… Возьми их… Надень…

— Это не бусы, ака… не бусы… это моя кровь… первая… ака… Не берите чекмень, ака…

— Нет!.. Я возьму чекмень! Я люблю этот чекмень! Я буду хранить его!.. Вечно!.. Сухейль!.. Я счастливый! Горячий! Хочу петь! Хочу кричать!.. Эй, люди!.. Я люблю, люблю, люблю!.. Я люблю Сухейль!.. Эй, люди!..

— Тише, ака!.. Вы разбудите Кара-Бутона!.. Он убьет вас!.. Тише! Идите, ака!.. Бегите, пока не проснулся Кара-Бутон!..

— Эй, люди!.. Я счастливый!.. Я горячий! Я люблю Сухейль!.. Она моя! Моя Сухейль!..

Айе!..

СМЕРТЬ

…И там, где много жизни, — там много смерти…

Авеста

Айе!..

Опять я бегу, бегу по утреннему зыбкому сырому крепостному айвовому саду!..

В первый раз я бежал в фазаньем гаремном чапане Махмуда Талгат-бека…

Где вы ныне, почтенный усопший бек, мой неудачный муаллим, Учитель Любви?.. Пустили ль вас в райские дремливые медоточивые сады, сады, сады?.. Иль смерть в гареме была вашей последней смертью?.. И вы сладко умерли, уснули, отошли, успокоились, как осенняя вялая тяжкая застрявшая, оттрепетавшая, заблудшая в меду муха?.. Блаженна ль муха таковая?.. А?..

Айе!..

Тогда золотые телесные айвы, последние, поздние, теснились на ветвях… Избыточные!..

Теперь я бегу по саду в жемчужном чекмене Сухейль, а плодов уже нет на ветвях, а деревья, деревья уже нагие, уже пустынные, а плоды уже оббиты, обобраны…

Но!.. Я счастливый! Я щедрый! Я вешний!..

— Эй, люди!.. Я люблю Сухейль!.. Она моя!.. Моя Сухейль!.. Моя!..

Я кричу, я бегу по зыбкому сырому смутному дождливому саду… И тут что-то мнится, чудится мне… какая-то тень неясная, размытая плывет, мелькает за туманными стволами…

Я останавливаюсь, всматриваюсь: тень размытая уходит… Или только чудится мне это?.. Или это клочья тумана тянутся, разбредаются, стелются, ползут…

Утро сырое, незрелое, темное… Кислое утро…

Но я бегу, бегу по саду в мокрых, льнущих, липких туманах… Я часто дышу, я глотаю ватные эти текучие туманы!

— Сухейль, я люблю тебя!.. Люблю!..

И тут что-то мягкое, тихое, мокрое опускается, окутывает, опутывает мою бритую голову… Это птичье соломенное вязкое размытое развеянное гнездо… Палое гнездо…

Я не снимаю его с головы. Оно, как соломенная чалма, защищает меня от дождя… Я бегу в соломенной чалме…

И тут в дожде опять плывет, тянется передо