Дни испытаний - Константин Лебедев

— Резать… не дам. Не дам… Меня уже хотели резать… Не дал. И тебе не дам… Пусть лучше… так. Мне без ноги… не жить.

— Ну, не волнуйся и молчи. Говорить тебе вредно. Отрезать ногу тебе никто не собирается. Я же сказал, что только посмотрим и удалим гной, от которого у тебя температура. Я удивляюсь даже, почему тебя в таком состоянии везли. Лежать тебе нужно. Это просто ошибка врачей, которые тебя смотрели.

— Я сам настоял, — ответил Ростовцев, все так же морщась. — Они хотели меня резать, оставить без ноги. Я сам не дал… И тебе… не дам.

Заметив, с каким трудом Борис говорит, Ветров вышел, чтобы не утомлять его. Он видел, что ранение Ростовцева серьезно. Не решаясь осматривать его самостоятельно, он вызвал в отделение Михайлова, чтобы вместе с более опытным врачом сделать заключение о том, как поступать дальше. Если бы речь шла о ком–нибудь постороннем, он не стал бы беспокоить старшего хирурга. Но с Ростовцевым он не мог поступить иначе. Слишком сложны были взаимоотношения между ними, чтобы Ветров решился взять в свои руки на свой страх и риск его судьбу.

Михайлов пришел через час. Он был явно не в духе оттого, что его подняли ночью. Об этом говорило его кислое измятое лицо с красными, не совсем проснувшимися глазами.

— Ну, что тут у вас произошло? — спросил он, по обыкновению сильно картавя.

Поздоровавшись, Ветров пояснил, что прибыл серьезный больной, и он счел необходимым консультировать его с ведущим хирургом.

— Дайте историю болезни.

Ветров предупредительно исполнил его требование. Михайлов пробежал глазами исписанный листок.

— А вы сами смотрели больного? — спросил он, хмурясь.

— Я полагал, Лев Аркадьевич, что нет смысла тревожить больного дважды и поэтому решил вызвать вас тотчас же. Я ограничился лишь беседой. Выяснилось, что на этапах эвакуации ему была предложена ампутация бедра, но он от нее отказался.

— Тут и выяснять нечего, это указано в истории болезни, — Михайлов иронически взглянул снизу вверх на стоявшего перед ним Ветрова.

— Простите, этого я не заметил, — смутился тот.

Михайлов протянул ему только что отложенный лист и подчеркнул ногтем соответствующее место. От ногтя на бумаге остался длинный небрежный росчерк. Чьей–то рукой здесь было написано, что от предложенной операции больной отказывается и, согласно своей настойчивой просьбе, эвакуируется в тыл. Под этим стояла подпись Ростовцева. Ветрову ничего не оставалось, как промолчать.

— Давайте больного на стол, — сказал Михайлов, надевая халат.

Перевязочная была залита ярким светом. Стеклянные столики с инструментарием блестели особой больничной чистотой. Их выкрашенные белилами ножки легко касались пола. В глубине комнаты двигалась белая фигура сестры, бесшумно переходившая от столика к столику.

— Начнем с шеи, — сказал Михайлов, приподнимая пинцетом марлю. Он бегло осмотрел широкую, с разошедшимися краями, рану, тянущуюся от правого угла челюсти наискось книзу. — Это неопасно. Через месяц останется шрам и больше ничего. Положите пока мазь Вишневского, — сказал он. сестре. — Теперь показывайте ногу… Между прочим, вам повезло, голубчик, — обратился он к Ростовцеву. — Задень вас осколок сантиметра на два поглубже, и вам пришлось бы распрощаться с белым светом. Вы счастливый.

— Возможно, — улыбнулся одними глазами раненый.

Сестра осторожно разбинтовала ногу, лежавшую в шине. Толстый слой ваты насквозь был пропитан желтовато–коричневыми выделениями. Повязка пристала к ране, и когда врач попытался ее отделить, Ростовцев скрипнул зубами.

— Отмочить! — скомандовал хирург.

От повязки исходил неприятный запах. Слабый раствор марганцовки сначала стекал поверх, затем начал впитываться.

Через некоторое время повязка была снята. Михайлов бегло взглянул на открывшуюся раневую поверхность. Рана начиналась выше колена и доходила до середины бедра. На неповрежденной коже слегка выступало какое–то пятно неопределенного оттенка. Оно было похоже на синяк, рассасывающийся после ушиба. Михайлов сдвинул у переносицы брови и, сделав в сторону пятна порывистое движение пинцетом, спросил Ветрова:

— Видите?

— Да.

— Придется все–таки делать ампутацию.

Ветров ничего не сказал.

«Неужели гангрена?» — подумал он про себя и испугался.

Ростовцев, напряженно следивший за выражением лиц осматривавших его врачей и ловивший каждое их слово, на секунду закрыл глаза и прошептал:

— Не дам…

— Что не дадите? — резко повернулся в его сторону Михайлов.

— Не дам ногу резать… Лучше…

— Вам что, жизнь надоела, голубчик? — грубовато бросил хирург. — Хотите на тот свет отправиться?

— Пусть. Теперь… все равно…

— Не дурите! Вы — человек военный. Я и этот доктор — ваши начальники. Вы обязаны нам безоговорочно подчиняться. Мы желаем вам добра и спорить с нами бессмысленно! — Считая, что разговор окончен, он повернулся и перед тем, как выйти, бросил в сторону сестры: — Готовьтесь к ампутации!..

— Послушай, Юрий! — обратился раненый к оставшемуся Ветрову. — Ты же понимаешь… Этого нельзя!.. Понимаешь?.. Это… это… — он не докончил и закашлялся, морщась от нестерпимой боли. Успокоившись, он с каким–то отчаянием смотрел ему в глаза, надеясь отыскать в них что–нибудь спасительное.

Ветров попытался его успокоить. Он сказал, что волноваться рано, что это только предварительный осмотр и что, безусловно, будет сделано все, чтобы сохранить ногу. Но, говоря, он чувствовал себя неуверенно, и Ростовцев уловил в его голосе этот оттенок. Внезапно он упрямо сжал губы и отвернулся, молча думая о чем–то своем. Ветрову показалось, что он не верит ни единому его слову. Оборвав следующую фразу, он махнул рукой и вышел вслед за Михайловым. В ординаторской он застал его натягивающим шинель. Небрежно брошенный халат лежал рядом на стуле.

— Лев Аркадьевич, — обратился он, подходя к нему, — мне хотелось бы поговорить с вами. Вы не очень торопитесь?

Михайлов, застегиваясь, повернулся и недовольно сказал:

— Я хочу спать. Поговорим утром…

— Но это срочный разговор. Он касается больного, которого мы только что осматривали. Я хочу выяснить, как поступать с ним дальше.

Михайлов сердито сдвинул брови:

— Я не люблю повторяться, — произнес он. — Я уже сказал. Делайте ампутацию. О чем беседовать, если это единственное, что может его спасти. Доказать ему это я предоставляю вам. Если выживет — сам потом спасибо скажет… Всего хорошего… — он сделал шаг к двери.

Ветров почтительно, но твердо загородил ему дорогу.

— Простите, Лев Аркадьевич, но так ли необходима эта мера?

— Если бы этот вопрос задала мне невеста этого… как его… Ростовцева, то я бы стал ей объяснять. Но вы же — врач и человек, кажется, неглупый. Вы сами должны видеть.

— В том–то и дело, что я не вижу, — осторожно возразил Ветров. — Не вижу необходимости спешить.

Густые брови Михайлова сошлись у переносицы.

— Кажется, мне не удастся сегодня уйти до утра. Ну, хорошо, сядем… — расстегивая пуговицы шинели, он подошел к стулу, на котором лежал халат, отшвырнул его на кровать и размашисто уселся. — Что вы от меня хотите?

— Я ничего не хочу от вас, Лев Аркадьевич, — сказал Ветров, отходя от двери. — Я хочу взвесить и обсудить положение вместе с вами, как со старшим товарищем и руководителем. Вы подозреваете у больного…

— Газовую гангрену, — докончил Михайлов за него, картавя сильнее обычного. Раздражаясь, он переставал следить за своим произношением, и звук «р» у него не получался совершенно. — Да, я предполагаю у больного начало газовой гангрены и поэтому единственным выходом считаю ампутацию. Девяносто шансов из ста за то, что он умрет, если ее не сделать!

— Но остаются еще десять, — возразил Ветров, почему–то радуясь. — Почему бы не бороться за них?

— Потому, что завтра их станет меньше! Через сутки положение может измениться настолько, что даже и ампутация будет бесполезной.

— То, что будет через сутки, предполагать трудно!

— Когда вы проработаете пятнадцать лет и увидите столько случаев, сколько видел я, то и вы станете предполагать так же. А сейчас вы слишком молоды…

Начиная нервничать, Ветров сдержался. Меньше всего ему хотелось переносить спор на личную почву.

— Лев Аркадьевич, — сказал он, — я очень уважаю вас и ценю вашу опытность. Однако, мне кажется, что в данном случае можно использовать менее радикальные средства. Показания для ампутации при газовой гангрене, если даже мы и имеем дело с ней в данном случае, не являются абсолютными. Больной молод, организм его крепок, состояние, по–моему, не настолько безнадежное.