Дни испытаний - Константин Лебедев

— Кто знает, — возразил Ветров, — может быть и немцам что–нибудь готовят, это вероятнее… А лежать вам недолго. Скоро ходить будете, денька через три–четыре насильно вас заставлю. Вот тогда, если откажетесь, будем крепко ругаться.

— Не откажусь…

— Посмотрим! Я к вам специально сестру приставлю… Вот Тамару. Она строгая, по–моему.

— Какая же она строгая, она добрая, — заговорил вдруг с неожиданной энергией Золотов, и Ветров понял, что больной ей симпатизирует. — Она очень хорошая. Удивительная девушка!.. Знаете, когда ее просишь повязку поправить или подушку подвинуть поудобнее и чувствуешь, как она это ловко делает, сразу вдвое здоровее становишься. Будто свойство какое–то в руках заложено… Вон тот новенький, — Золотов показал рукой на койку с поступившим на днях больным, — все стонал сначала. А она подошла, поговорила о чем–то шопотом, поправила, что нужно, и успокоился он. Заснул даже. Что говорить, замечательная девушка! А лицо какое! Посмотришь и подумаешь сначала, что неженка. А ведь ничего подобного! За все берется, ничем не брезгует и все умеет…

— Что–то слишком вы ее хвалите, — улыбнулся Ветров, который с удовольствием слушал расточаемые Тамаре похвалы. — Уж не влюбились ли? Смотрите, узнаю адрес той, которая вам письма пишет, да наябедничаю, и будет вам на орехи!

— Да нет же, доктор, — смутился Золотов, — не так вы меня поняли. Ну, как не хвалить, когда она заслуживает? Да и не я один. Спросите всех — то же самое скажут. Раз хороший человек, так это же сразу видно.

— Ладно, ладно, верю. Но давайте–ка на боковую. Разговоры — вещь неплохая, а спать все же нужно. Важно соблюдать режим. Через три дня, когда вы сделаете первую экскурсию до моего кабинета, я вас угощу особенными папиросами. Но это через три дня, а сейчас — тсс… — он приложил палец к губам и вышел, пожелав Золотову спокойной ночи.

Проходя мимо сидящей за своим столом сестры, он спросил ее:

— Знаете, зачем меня звал Золотов?

— Нет, доктор.

— Вас хвалил. Понравились вы ему.

— Я очень рада… — она опустила ресницы и слегка улыбнулась уголками тонких губ.

Этот простой ответ удовлетворил Ветрова. Он невольно сравнил ее с жеманной Катей, которая, услышав подобный отзыв, реагировала бы, вероятно, несколько иначе.

«А ведь, действительно, она славная, — подумал он, проходя в свой кабинет и садясь опять за книгу: — Как это я сразу не заметил?»

Ему не хотелось спать, и он вновь погрузился в чтение. Но на этот раз громоздкие латинские наименования перестали удерживаться в голове, и впервые ему показалась скучной его научная книжка.

— Действительно, она славная и, пожалуй, красивая, — произнес он вслух. Оттого, что эта мысль пришла к нему дважды подряд, он вдруг рассердился и придвинул книгу ближе, стараясь сосредоточиться. И словно кто–то другой опять подсказал ему новую фразу: — «Она пишет письмо другу. Пишет другу…»

— Нет, повидимому, я сегодня устал, — сказал он самому себе.

Он придвинул часы. Следя за движением секундной стрелки, привычно отыскал пульс и, считая его, думал о чем–то другом. Пульс был нормальным. Разобрав стоявшую в углу постель, он залез под одеяло, не выключая света. Тепло постели приятно убаюкивало. Он потянулся как человек, уставший за день и получивший, наконец, заслуженный отдых, и закрыл глаза.

Разбудил его настойчивый стук в дверь.

— Пожалуйста, — разрешил он, не вставая с кровати. — В чем дело? — спросил он вошедшую сестру.

— Поступила новая партия раненых. Сейчас идет выгрузка. Я хотела вас предупредить.

— Хорошо, спасибо. Истории болезни направляемых в наше отделение принесите мне. А потом и больных посмотрим…

От сна глаза слипались, и в них было ощущение песка. Чтобы размяться, он несколько раз присел. Запыхавшись, он почувствовал себя опять свежим и бодрым. Он уже привык приводить себя в нормальное состояние подобным способом всякий раз, когда обстоятельства требовали перерыва в отдыхе. Это случалось почти каждое дежурство. Умение быстро переключаться от отдыха к работе было необходимо. Но это не обременяло его, потому что каждый раз, когда он просыпался таким образом, его заполняло предвкушение интересного дела, своеобразный азарт борьбы, ожидание необычного.

Подойдя к столику сестры, он спросил:

— Принесли документацию?

— Да, доктор. Вот… — она протянула ему пачку бумаг.

— Сколько человек поступило?

— К нам десять.

— Есть температурящие?

— Двое. У одного 39,6. Я снова поставила термометр.

— Хорошо. — Ветров быстро просматривал истории болезни и откладывал их в сторону. На последней он задержался и произнес: — Открытый перелом бедра… Гм… С разможжением мягких тканей… Гм… Странно, для чего его эвакуировали? Это же нетранспортабельный больной! — он покачал головой и вновь погрузился в чтение: — Да тут еще один диагноз: «осколочное ранение мягких тканей шеи…» Здорово его, беднягу, угостило. Интересно, кто это?.. Звание — лейтенант, должность… — он читал историю болезни с конца и добрался до фамилии в последнюю очередь.

— Это тот самый, у которого высокая температура, — пояснила сестра.

Не отвечая, Ветров прочитал фамилию больного и удивленно поднял брови. Он опустил листок на стол, но потом вновь поднес его к глазам. Его лицо настолько выражало недоумение, что сестра тревожно спросила:

— Что такое? Какая–нибудь ошибка?

Ветров, словно не расслышав, смотрел куда–то в сторону. Потом, нервно куснув губу, проговорил:

— Какая чепуха получается… Где он?

— Кто? — не поняла Тамара.

— Да этот больной… Ростовцев, Борис Николаевич, лейтенант? Где он?

— Положен в маленькой палате. Я ему поставила термометр. Еще рано…

— Все равно. Пойдемте к нему сейчас же! Пойдемте… Хотя, подождите. Надо придти в себя. Это так неожиданно, так странно… Не удивляйтесь, пожалуйста, я все объясню потом…

Тамара, озадаченная поведением доктора, не мешала. Она стояла поодаль, ожидая его распоряжений. Чтобы помочь ему успокоиться, она осторожно произнесла:

— Вы, вероятно, знаете этого больного?..

— Еще бы! Еще бы мне не знать Бориса! — возбужденно воскликнул Ветров. — Вы и не предполагаете… С этим человеком мы вместе кончали школу. Мы жили с ним в одном городе. И мне его не знать!.. Ах, чорт! Мало ли госпиталей в России, так надо же, чтобы он попал именно в наш! Судьба какая–то… И так ему не повезло. Судя по тому, что написано здесь, — он снова взял со стола историю болезни, — положение серьезно. Вы видели его? Как он?

— Молчит… Мне не сказал ни слова.

— Это на него непохоже… Однако, пойдемте… — качая головой, он двинулся по коридору вслед за сестрой. — «Может быть, это не он? — пришла успокоительная мысль. — Разве мало Ростовцевых на свете… Но там сказано: «лейтенант», «Борис Николаевич»… И год рождения… Нет, он! Конечно, больше некому быть… А Рита? Какой будет удар для нее. И бывают же такие совпадения…»

В палате стояли две койки. Одна была свободной, на другой лежал человек, до плеч покрытый серым одеялом.

Ростовцев сильно изменился. Лицо его похудело, нос заострился, глаза ввалились. Шея до подбородка была забинтована толстым слоем белой марли. От этого он не мог поворачивать голову и лежал неподвижно, следя за вошедшими одними глазами. Несмотря на перемену, Ветров сразу узнал его по рассыпавшимся на подушке светлым волосам.

Крупными шагами подошел он к койке и протянул руку:

— Здравствуй, Борис! Узнаешь?

Раненый долго и пристально смотрел на посетителя лихорадочно блестящими глазами. В них не было ничего — ни удивления от неожиданной встречи, ни радости. Они блестели невыразительно, и Ветров подумал, что это — от повышенной температуры.

— Узнаешь? — повторил он, наклоняясь.

— Узнаю… Здравствуй… — прошептал Ростовцев одними губами. — Мне трудно говорить… Шея…

Ветров слегка приподнял одеяло и сам пожал его руку. Он почувствовал, каким слабым и неуверенным было ответное пожатие. Сестра, подойдя сбоку, вынула термометр.

— Тридцать девять и семь, — шепнула она. — На одну десятую больше.

— Что ж, возьмем тебя в перевязочную, — произнес Ветров, обращаясь к Борису. — Там и посмотрим, что делать дальше.

Ростовцев, удерживая его, сделал слабое движение одними пальцами.

— Погоди, — зашептал он, морщась от боли. — Резать будешь?

— Не бойся, только посмотрим. Может быть, у тебя гной скопился. Его нужно убрать и тогда станет легче и пропадет температура.

— Резать… не дам. Не дам… Меня уже хотели резать… Не дал. И тебе не дам… Пусть лучше… так. Мне без ноги… не жить.