Наградная медаль. В 2-х томах. Том 1 (1701-1917) - Чепурнов Николай Иванович

Из просветов между парусными кораблями эскадры Поля Джонса вынырнули гребные суда Нассау-Зигена и устремились к передней линии неприятеля — послышалась команда: «Пирог! Грибы!»

Течение гнало «Св. Владимира» к тем же мелям, где сидели турецкие корабли. И когда корма флагмана Гассана-паши оказалась рядом, рявкнули пушки Поля Джонса, раскатился визг картечи и турецкий флаг с полумесяцем и звездой пополз вниз по мачте. Турки сдавались. Но невзирая на это, Нассау-Зиген шлюпочными брандерами поджёг стоящие на мели турецкие корабли, которые могли бы ещё послужить русскому флоту. Он явно уводил себе призы из-под носа возмущённого Поля Джонса.[320]

Гром боя удалялся в сторону открытого моря. Где-то там русская гребная флотилия громила турецкие парусные суда. А здесь, у отмелей, пылали два огромных костра. Корабли горели, разбрасывая искры, огромные языки пламени взметались в небо. На пылающем флагмане метался «Отважный крокодил». Но ему удалось избежать русского плена — он прыгнул за борт и на шлюпке ушёл к Очакову.

Один за другим два страшных взрыва потрясли окрестности, остатки кораблей огненным смерчем взметнулись высоко над водой, и всё это разом рухнуло в воду лимана. Это огонь добрался до трюмов, где хранились боеприпасы турецких кораблей.[321]

Наступала ночь. Бой закончился. Остатки турецкой эскадры ушли под прикрытие крепостных батарей Очакова. «Ура, светлейший князь. У нас шебека 18-пушечная. Корабль 60-пуш не палит, окружён. Адмиральский 70-пуш спустил свой флаг, наши на нём», — поздравлял Потёмкина Суворов, наблюдая за ходом боя с берега Кинбурнской косы.[322] Турки в этом бою потеряли два главных судна и «19 повреждённых».[323] А на другой день Михаил Кутузов со своим подразделением начал вести работы по подъёму сорванных с турецких судов пушек со дна лимана.

Потерявший надежду на успех Гассан-паша в ночь на 18 июня стал выводить флот из-под Очакова в открытое море. Но в узкой горловине выхода из лимана, где Кинбурнская коса замыкает залив, турецкая эскадра нарвалась на замаскированную Суворовым артиллерийскую батарею. Прицельный огонь нещадно крушил султанский флот. Удар был так силён и неожидан, что турецкие корабли смешались, потеряли фарватер и стали садиться на мель. Раскалённые докрасна ядра огненными трассами прочерчивали темень ночи и обрушивались на неприятельские корабли. Подоспевшие эскадры Нассау-Зигена и Поля Джонса после четырёхчасового боя довершили разгром турецкой эскадры. «Виктория… мой любезный шеф! 6 кораблей», — писал в восторге Александр Васильевич Суворов.[324] «Эта первая победа на море, одержанная пехотным генералом, — сказал Поль Джонс, — передайте ему мои поздравления».[325] «Генерал Суворов много вреда сделал неприятелю батареями…» — доносил в реляции Потёмкин.[326]

Турки у выхода из лимана потеряли пять линейных кораблей, два фрегата, две шебеки, один бомбардирский корабль, одну галеру, мелкие суда и «шесть тысяч человек убитыми и утонувшими».[327]

Потери русских были незначительны. Остатки турецкого флота вырвались в открытое море и ушли в Босфор. На лимане осталась только гребная эскадра, которую Нассау-Зиген блокировал, а 1 июля сокрушил остатки её прямо под стенами Очакова.

За эти три смелые операции Нассау-Зиген был произведён в вице-адмиралы, награждён орденом Георгия 2-й степени и «3020 крепостными душами в Могилёвской губернии».[328]

Нижние чины гребной флотилии, действовавшие на лимане против турецкого флота 7, 17 и 18 июня, были награждены серебряными медалями (диаметром 39 мм).[329]

Лицевая сторона медали подобна Кинбурнской. На оборотной — помещена прямая пятистрочная надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ОЧАКОВСКИХЪ — ИЮНЯ 1788».

Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.

За взятие Очакова. 1788 г

После разгрома и уничтожения десанта на Кинбурнской косе и освобождения Днепровско-Бугского лимана от турецкого флота главной задачей русской армии было взятие османской твердыни — Очакова. Он считался в турецких владениях на Чёрном море главным портовым городом. Крепость представляла собой неправильный, удлинённый четырёхугольник. Узкой, восточной, стороной она примыкала к лиману, а три другие, обращённые в степь, имели мощные каменные стены с нагорным ретраншементом, покрытым камнем и земляным валом; а в самой южной части находилась цитадель, возвышавшаяся перед Кинбурном над высоким откосом лимана.

Всё лето и до самой глубокой осени Очаков держал основные силы армии Г. А. Потёмкина возле своих стен. На предложение А. В. Суворова о штурме верховный командующий отвечал: «Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я всё употребляю, надеясь на бога, чтобы он достался нам дёшево».[330]

Нерешительность и бестолковое выжидание возмущало Суворова. Он пытался вынудить Потёмкина к штурму и однажды предоставил ему такую возможность.

27 июля Суворов воспользовался вылазкой большого отряда турок из крепости и завязал с ними бой. Турки выслали подкрепление, и началось настоящее сражение. Всё внимание противника было приковано к нему. В это время можно было нанести удар со стороны открытого фланга противника и ворваться в крепость. Но Потёмкин опять проявил нерешительность, упустив реальный шанс овладеть Очаковом. И даже обвинил Суворова в потере пехотных финагорийцев: «Солдаты не так дёшевы, чтобы их терять попусту. К тому же странно мне, что вы в моём присутствии делаете движения без моего приказания. Не за что потеряно бесценных людей столько, что довольно было и для всего Очакова».[331] Потёмкин представил императрице это дело так, что она заявила в присутствии приближённых: «Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до 400 человек и сам ранен: он конечно был пьян».[332] А у Суворова было сквозное ранение шеи. Он лежал в своей Кинбурнской крепости и сам чуть не погиб от случайного взрыва в мастерской, «где начинялись бомбы и гранаты».[333]

Не прошло и месяца после этого случая, как 18 августа турки снова предприняли вылазку, но уже на правом фланге с намерением захватить русскую батарею, которой командовал М. И. Голенищев-Кутузов. Короткими перебежками, укрываясь во многочисленных канавах и балках, они выскочили к установленным орудиям, и завязался жестокий бой. Егеря штыковой контратакой отбросили янычар и погнали их обратно к крепости, чтобы на их плечах ворваться в Очаков. Кутузов в это время, держа белый платок для сигнала, прильнул к амбразуре укрепления и тут же опрокинулся на спину. Пуля ударила ему в правую щёку и вышла через затылок.[334] Голова Михаила Илларионовича была вторично пробита почти в том же месте, что и при первом ранении во время взятия штурмом укреплений в Крыму, у татарской деревушки Шумы.[335] Оба ранения были тяжёлыми. Врачи писали о нём: «Если бы такой случай передала нам история, мы бы сочли её басней».[336] А лечивший его врач, предугадывая будущее, оставил такую запись: «Надобно думать, что провидение охраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелён от двух ран, из коих каждая смертельна».[337]