Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966 - Константин Георгиевич Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Офицеры. Браво! (Чокаются с Пушкиным.)
В палатку заглядывает солдат.
Седой офицер. Тебе чего?
Солдат. Да вот, печеную картошку прислали… его благородию. (Показывает на Пушкина.)
Пушкин. Давай сюда, на стол.
Солдат (высыпает печеную картошку из котелка на стол). Горяченькая. Не ожгитесь, ваше благородие.
Пушкин (берет одну картофелину, она очень горячая). Ах, хороша! (Перебрасывает, смеясь, картофелину из руки в руку.)
Офицеры (поют под гитару)
Кубок янтарный
Полон давно.
Пеной угарной
Блещет вино!
Картина четвертая
Дикий, запущенный сад на даче Рено под Одессой. Густые кусты акации нависают над полуразрушенной прибоем подпорной стеной. Вдоль стены тянется каменная балюстрада.
Сумерки. На море буря. Слышно, как прибой бьет в подпорную стену. Иногда пена захлестывает в сад.
На старой скамье сидят Воронцова и княгиня Вера Вяземская. Перед ними стоит Лекс. Шляпу он держит в руке.
Лекс. Обегал весь город, и нигде его нет-с. Ни в ресторации у Отона, ни у Думитраки, ни у Филиппа Филипповича Вигеля. Поэтому осмелился приехать. По наущению Филиппа Филипповича. Он утверждает, что Александр Сергеевич направился именно сюда, на дачу Рено. Но и тут его нет.
Вяземская. Да, он обещал здесь быть. А что за срочность такая?
Лекс. Виноват! Не расслышал. Море сильно бушует.
Вяземская (громче). Я говорю: что за спешка такая… с Александром Сергеевичем?
Воронцова. Зачем он понадобился? Графа же нет в Одессе. Он еще в Крыму.
Лекс. Не могу знать. От графа пришло из Юрзуфа повое предписание. Относительно Александра Сергеевича.
Воронцова. Хороший вы человек, Михайло Иванович, но всегда является с какими-то предписаниями и неприятностями.
Лекс. Напрасно так говорите, Елизавета Ксаверьевна. Содержания этого пакета я не знаю. Что мне прикажут, то и делаю. В соответствии с местом, занимаемым мною по табели о рангах, мне рассуждать не полагается. Меня Александр Сергеевич даже окрестил «вечным титулярным советником». Но я на него не в обиде.
Женщины молчат, пена захлестывает в сад.
Девятый вал. Да-с!
Воронцова. Да вы садитесь, Михайло Иванович.
Лекс. Благодарствую. (Садится.) Весь день действительно бегаю, ног под собой не слышу.
Воронцова. Почему вы Александру Сергеевичу все прощаете, даже насмешки?
Лекс. За талант. Боюсь заслужить вашу ироническую улыбку, но смело скажу, что Александр Сергеевич – величайший поэт нашего отечества. Ежели не всего земного шара.
Воронцова (слегка похлопывает Лекса по руке, ласково ему улыбается). Милый вы, Михайло Иванович.
Лекс. Не знаю-с. Жизнь у меня ничтожная. А Александр Сергеевич блистает в нашем мраке, как вот эта звезда-с! (Показывает на яркую звезду в разрыве черных туч.) Я, извините, сплю на полу под шинелькой, но поэзию воспринимаю до глубины сердца. Бывает, признаться, даже слезу прольешь. Вот недавно… Попалась мне «Полярная звезда». И там стихотворение Александра Сергеевича. Прелести невообразимой. Каждое слово – кристалл! Я прочел это стихотворение при самом Александре Сергеевиче. Не удержался. Он внимательно так это выслушал и говорит: «Да! Великолепно сказано!» Я, конечно, пришел в некоторое замешательство. «Позвольте, говорю, так это же вы сами сочинили, Александр Сергеевич». А он посмотрел на меня и отвечает как бы с сомнением: «Как будто я». Удивительный человек-с!
Вяземская. Какое стихотворение?
Лекс. Не решаюсь прочесть. Голос невыразительный.
Воронцова. Прочтите.
Вяземская. Самому Пушкину читаете, а нам нельзя.
Лекс. Ну, раз вы приказываете… Начинается оно так…
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда вечерняя, печальная звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины…
Воронцова встает, подходит к балюстраде, смотрит на море. Лекс замолкает.
Воронцова (не оборачиваясь). Что же вы? Читайте!
Лекс
…Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и темных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…
Воронцова облокачивается о балюстраду, наклоняет голову, незаметно прижимает к глазам платок. Вяземская замечает это.
(Повторяет)
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…
Вяземская (трогает Лекса за локоть). Погодите!
Лекс (испуганно). А что? (Замечает склонившуюся над балюстрадой Воронцову.) Мне уйти?
Вяземская. Принесите с веранды фонарь, Михайло Иванович. А то в этих потемках мы потом не доберемся до дому.
Лекс вскакивает и уходит. Вяземская подходит к Воронцовой, кладет ей руку на плечо.
К чему эта хандра? Вот уж не думала, что вы способны на это.
Воронцова. Такой уж день… Буря… И эти непонятные пушечные выстрелы. Помните? И Лекс с его секретным пакетом. Зачем он здесь?
Вяземская. Ну, от него мы легко избавимся, от Лекса. (Помолчав.) Я не могу вас понять. Чего вам не хватает? Самой прелестной, участливой и богатой женщине, каких я встречала.
Воронцова. Ну что ж… вы правы. С детства меня учили блистать в свете и дарить свое расположение достойным людям.
Вяземская. То есть знатным?
Воронцова. Да. И то дарить по крохам. Поэтому я и сберегла свое сердце нетронутым. С некоторых пор все, что окружает меня в доме мужа, стало чуждым для меня. Вот я вернулась из Юрзуфа раньше Воронцова.
Вяземская. Вы заметили, что Пушкин увлечен вами?
Воронцова. Кем он только не увлекается! Он был влюблен в Амалию Ризнич, в какую-то гречанку в порту.
Вяземская. Неужели вы и вправду не заметили этого? Или вы так избалованы всеобщим обожанием, что даже любовь такого человека, как Пушкин, вам совершенно не льстит?
Воронцова. Мне кажется, вы заблуждаетесь. (Усмехается.) Я не смею надеяться на любовь великого поэта. Мы ведь с ним совершенно разные. Разве можно вообразить, чтобы я стала его подругой, его женой?
Вяземская (резко). Нет. Это нелепость. (Спохватывается, говорит более мягко.) С его непостоянством, с его бурным и резким нравом? И с вашей капризностью, избалованностью? Да еще при такой разнице положений? Если бы это случилось, вы бы не были счастливы.
Воронцова. Я это прекрасно знаю. Ну, а если бы он был хоть чуточку другим?
Вяземская. Тогда бы он не был поэтом!
Воронцова. Я думала как-то, может ли женщина принести свою любовь в жертву поэзии. И решила, что за это можно возненавидеть поэзию.
Вяземская (сердито), То-то вы расплакались от его стихов!
Возвращается Лекс с фонарем. Ставит фонарь на землю около скамьи.
Лекс. Чудно-с! Буря, а в воздухе ни ветерка. Воронцова. Михайло Иванович!
Лекс. Что-с!
Воронцова. Возвращайтесь-ка лучше в город. Вы же совершенно измучены. А пакет оставьте. Александр Сергеевич будет здесь непременно. Я ему передам.
Вяземская (Лексу). Действительно, лица на вас нет. Смотреть тошно. До чего избегался, бедняга!
