Счастливый Петербург. Точные адреса прекрасных мгновений - Роман Сергеевич Всеволодов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сентябре 1989 года, окончив школу, я приехал из родного Кызыла в Ленинград не в первый раз, но тогда — уже не как турист или неформал-автостопер, а как житель того города, который я полюбил в детстве по книгам, картинам, фотографиям, фильмам.
Поступил (хотя это громко сказано — экзаменов не было) в строительное училище на штукатура-облицовщика-плиточника, мне выделили койко-место в комнате на четырех человек. А я был юношей домашним — в детский сад почти не ходил, сопротивлялся и плакал, из школы почти всегда бежал домой, в пионерские лагеря ездить отказывался, и тут попал не на неделю, а на месяцы в непривычную, новую и далеко не уютную для себя обстановку. Тем более нравы в общежитии царили довольно суровые.
Хорошо, что рядом был мой одноклассник Женя, с которым мы класса с восьмого мечтали уехать в Ленинград, и вот решились, осуществили мечту, и еще — в городе жил наш приятель Игорь. Мы с ним познакомились в Кызыле, куда он приезжал на лето к бабушке и дедушке.
Квартира Игоря и его родителей в доме на Блюхера стала для нас с Женей неким местом отдохновения от почти казарменной, а временами и чуть ли не зэковской жизни.
Частенько вместо занятий или сразу после них — пока родители Игоря были на работе — мы приезжали к Игорю. Вернее, часть пути проезжали на метро до Финляндского вокзала, а часть проходили. Помню стены тюрьмы «Кресты», площадь Калинина, кинотеатр «Гигант», переулок со смешившим нас тогда названием «Усыскина» (много позже я буду читать замечательные рассказы писателя Льва Усыскина), узенький проспект Металлистов, Лабораторную улицу, на которой стояла какая-то женская общага и девчонки махали нам руками… И вот проспект Блюхера. Справа пустырь с линиями высоковольтной передачи, а слева фасад двенадцатиэтажного дома, где ждал нас Игорь.
Ничего особенного не происходило. Мы болтали, дурачились, фотографировались, слушали группу «Ноль», иногда выпивали купленный на толкучке возле площади Мира алкоголь. Случалось, не успевали уйти до возвращения с работы родителей Игоря, и тогда, стараясь быть интеллигентными ребятами, беседовали с ними о делах в училище, о впечатлениях от Ленинграда, о планах на будущее, о том, как там, в Кызыле, откуда родом была мама Игоря.
Эти походы тогда воспринимались как возможность «позависать на хате», а потом, в другой обстановке, вспоминались мне как очень хорошие кусочки жизни… В декабре того же года я угодил в армию, где провел безвылазно два года. Возвращался на родину незадолго до 1992-го через Ленинград, ставший тогда уже снова Санкт-Петербургом.
Меня приютили Игорь и его родители на несколько дней.
Помню, прежде чем войти, сидел в полутемном заснеженном дворе их дома с вещмешком, в шинели с сорванными погонами (первым делом заехал в военкомат, забрал паспорт, стал полноценным гражданином распавшегося уже государства) и, покуривая в кулак, видел себя Григорием Мелеховым, который уцелел в бурях и сейчас войдет в теплое светлое жилище. Знакомая квартира в доме 14 по Блюхера казалась мне в тот момент единственным уголком, где я могу укрыться, согреться…
Потом, уже другим, в иное время я бывал в этом доме и этой квартире. И всегда при виде знакомого фасада у меня возникает ощущение счастья. Не знаю даже, почему именно, но ощущение счастья, говорят, вообще не поддается четкому объяснению.
Глава 24
Царское Село и Фонтанка, 59 — Вячеслав Лейкин
Вячеслав Лейкин — поэт, сценарист, педагог.
Родился в 1937 году в Детском Селе.
Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Автор ряда поэтических книг. Лауреат премии имени Чуковского, премии «Петрополь».
С начала 1970-х руководил петербургским детским литературным объединением при газете «Ленинские искры». С 1990-х по настоящее время — руководитель поэтического ЛИТО (Союз писателей Санкт-Петербурга).
С годами неизменно черствеешь, и то, что в юные годы отзывалось трепетом в сердце, сейчас вызовет разве что улыбку. Но при работе над этой книгой один разговор тронул меня до слез.
Замечательнейший поэт Вячеслав Абрамович Лейкин ответил на неожиданный звонок совершенно незнакомого ему человека, который стал спрашивать его о счастье. И вдруг, на первой же минуте разговора, обнаружил столько доброты и участия, столько искреннего, глубокого радушия, что я даже растерялся.
Жалею, что вы держите в руках книгу, а не слушаете аудиозапись, потому что нет у меня такого мастерства, которое могло бы передать все удивительные интонации голоса Вячеслава Абрамовича.
Узнав о теме разговора, он восклицает: «Прелесть какая!» — и улыбается. Я не вижу его. Мы говорим по телефону, но порой точно знаешь, что человек именно в эту минуту улыбается, даже если вас разделяет множество километров.
На вопрос о своем счастливом адресе Вячеслав Абрамович отвечает: «Мне неловко вам сознаться, но это адрес дома, квартиры, где я живу. Я там максимально счастлив был и продолжаю быть, насколько это в моих силах, несмотря на все мои утраты, потери и огорчения, которых, в общем-то, достаточно в жизни. Я живу в Царском Селе. Я смотрю в окно и вижу прекрасную осень, которую невозможно не воспеть, не воздать ей должное.
Был еще адрес, по которому я был счастлив. Во-первых, я был тогда моложе значительно, а во-вторых, была такая газета „Ленинские искры“, и я на протяжении двадцати лет руководил кружком юных поэтов при этой газете.
Дом прессы, Фонтанка, 59. Вот по этому адресу я достаточно регулярно, раз в неделю, по четвергам, был счастлив».
Ответ получен, но очень не хочется прерывать этот удивительный для меня разговор, обрывать вдруг возникшую атмосферу добра и доверия. Когда я еще поговорю с Вячеславом Абрамовичем? Речь заходит о творчестве.
«Я не знаю, что сейчас называть творчеством, — с неподдельной скромностью говорит Лейкин. — Какие-то такие комические попытки что-то изобразить на своем челе и, как следствие, на бумаге, они не очень мне удаются. Мне девятый десяток идет. Муза как-то к старикам не очень щедра. Или музы. Я не знаю, сколько их там, как-то все не было досуга сосчитать. Я думал, что она одна всегда. Понимаете, если вы этим занимались или продолжаете заниматься, какую-то такую оказию на бумаге воспроизвести — это не столько счастье, сколько повод для всяческих укоризн, обращенных к себе самому.
Счастье — это другое. Счастье — это общение, счастье — это впечатление какого-то совершенно внешнего порядка. Счастье
