Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина - Рул Стеркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Авторитаризм, посредством которого правитель-легист навязывает свою волю, сродни поведению военачальника, добивающегося своих целей как на поле боя, так и вне его. В «Искусстве войны» Сунь-цзы говорится:
Если солдаты еще не расположены к тебе, а ты станешь их наказывать, они не будут тебе подчиняться; а если они не станут подчиняться, ими трудно будет пользоваться. Если солдаты уже расположены к тебе, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться. Поэтому, приказывая им, действуй при помощи гражданского начала; заставляя, чтобы они повиновались тебе все как один, действуй при помощи воинского начала («Сунь-цзы бин фа», 9).
С этим перекликается и мысль о том, что покорных подданных-тружеников можно уподобить воинам, познавшим тяготы жизни на бранном поле:
Бросай своих солдат в такое место, откуда нет выхода, и тогда они умрут, но не побегут. Если же они будут готовы идти на смерть, как же не добиться победы! И воины, и прочие люди в таком положении напрягают все свои силы. Когда солдаты подвергаются смертельной опасности, они ничего не боятся; когда у них нет выхода, они держатся крепко; когда они заходят в глубь неприятельской земли, их ничто не удерживает; когда ничего поделать нельзя, они дерутся. По этой причине солдаты без всяких внушений бывают бдительны, без всяких понуждений обретают энергию, без всяких уговоров дружны между собой, без всяких приказов доверяют своим начальникам («Сунь-цзы бин фа», 11).
Пожалуй, синологи слишком поспешно причислили легизм к абсолютно аморальным доктринам. Юрий Пайнс, недавно подготовивший английский перевод «Книги правителя области Шан», полагает, что для Шан Яна и его последователей «насилие и угнетение — неизбежное зло на пути ко всеобщему благу». В конце концов, цель сурового наказания — устрашить до такой степени, чтобы наказания стали вообще ненужными. Шэнь Дао, легист более позднего времени (ок. 360–285 гг. до н. э.), утверждал, что иметь плохие законы все же лучше, чем не иметь никаких («Шэнь-цзы», 23). Безусловно, в этом утверждении есть своя правда. Когда кругом царили распри и войны, китайские мыслители старались предлагать рецепты, позволявшие преодолеть наличное положение вещей: идеальное государство виделось им утопией, которой только предстоит воплотиться. Вместе с тем сложно себе представить, чтобы те, кто становился объектом их легистской суровости, могли позволить себе роскошь сколь-нибудь долгосрочной перспективы. Устрашение как стратегия властвования действенно лишь до тех пор, пока опирающийся на него государственный аппарат эффективно работает под жестким контролем. История взлета и падения Цинь показывает, что у аморальных средств достижения моральных целей есть свои пределы. Как заметил несколько десятилетий спустя ученый-чиновник Цзя И (201–169 гг. до н. э.), сила завоевать и сила сохранить завоеванное — это совсем не одно и то же («Исторические записки», 48).
Суровых мыслителей ждет порой суровый конец. В царствующем доме государства Цинь могущественный правитель области Шан вызывал нарастающее раздражение. Когда его покровитель, государь Сяо, умер, ему почти сразу предъявили обвинения в измене и казнили. Шан Яна привязали к нескольким колесницам и разорвали его тело на куски, а потом умертвили всю его семью. Создатель авторитарной прививки, прочно вжившейся в ткань китайской политической культуры, пал от меча, который сам и выковал. В последующие имперские столетия имя Шан Яна и его наследие будут поочередно очерняться, игнорироваться, втаптываться в грязь. Лишь в начале XX в. зазвучали рассуждения о том, что основатель легизма отстаивал антиконсервативную (следует читать — антиконфуцианскую) идеологию укрепления государства. В 1970-х гг. Мао Цзэдун без лишнего шума признал легистов и Первого императора Цинь Шихуанди, заявив о своем восхищении ими. Тем не менее, несмотря на спорадические всплески одобрения (в основном молчаливого) со стороны ученых и политиков, наблюдаемые вплоть до сегодняшнего дня, Шан Яну так и не удалось избавиться от репутации государственного мужа, завещавшего Китаю доктрину репрессивного деспотизма или, как выразился современный китаист Ангус Грэм, «аморальной науки государственного управления».
Впоследствии легистская традиция развивалась или обогащалась целым рядом мыслителей. Один из принципиальных вопросов, их интересовавших, заключался в том, способен ли единоличный властитель сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Некоторые философы полагали, что государь вполне может присвоить себе право принимать решения в одиночку. Эта позиция изложена в тексте, автором которого считается Шэнь Бухай (Шэнь-цзы, ум. в 337 г. до н. э.) — мыслитель, о котором мы практически ничего не знаем: «Того, кто умеет самостоятельно смотреть на вещи, можно назвать зорким. Того, кто умеет самостоятельно познавать вещи, можно назвать знающим. Тот, кто умеет самостоятельно принимать решения, может быть правителем всего мира» («Шэнь-цзы», 21)[45]. В интерпретации Шан Яна идеальный монарх тоже правит без царедворцев и советчиков: ему не требуются бесполезные посредники. Глазами и ушами правителя должен служить сам народ — подданные шпионят друг за другом и доносят друг на друга. Подобная тактика вновь напоминает о рекомендациях трактатов по военному делу: «Не обладая совершенным знанием, не сможешь пользоваться шпионами; не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь применять шпионов; не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Тонкость! Тонкость! Нет ничего, в чем нельзя было бы пользоваться шпионами» («Сунь-цзы бин фа», 13).
Но как защитить абсолютного монарха от его собственного окружения, от министров, советников и прочих, кто готов на все, чтобы добиться благосклонности первого лица? Правителю-легисту нужно научиться сталкивать сановников между собой, не позволяя ни одному из них получить решающее преимущество. Шэнь Бухай приводит сравнение с мужем, который не выделяет из общего ряда ни одну из своих жен (китайская элита того времени практиковала многоженство):
Когда одна жена повелевает мужем, в отношениях между женами царит беспорядок. Когда только один советник пользуется доверием государя, среди служилых людей царит смятение. Вот так ревнивая жена без труда разбивает семью, а один чиновник-смутьян без труда разбивает государство. По этой причине разумный правитель равно привечает всех своих подданных, подобно тому, как ступица колеса принимает в себя все спицы. Тогда ни один чиновник не сможет иметь власть над государем («Шэнь-цзы», 1).
Завоевание тотальной власти и последующее удержание ее требуют, чтобы политическая поддержка владыки не размывалась. Конфуцианский правитель, выступающий нравственным примером для подданных, удаляется со сцены; ему на смену приходит бесстрастный мастер манипуляции, умеющий дергать за нужные ниточки и играть
