Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер

— Разве ты не намерен сам жениться на ней? — поспешно прервал его Харикл.

— За кого же ты меня принимаешь? — возразил Софил. — Мне шестьдесят лет; конечно, я ещё здоров и бодр; моё зрение прекрасно, а ноги и руки крепки и сильны. Хотя я сед, но духом я далёк от старости; но, несмотря на всё это, неужели в эти годы мне снова брать на себя обязанности мужа и отца и отравлять свою жизнь множеством забот? Я уже довольно испытал в жизни и остаток дней своих хочу провести спокойно.

— Но, — заметил Харикл, — разве для тебя ничего не значит отказаться от такого богатого наследства?

— Что мне в богатстве, — сказал Софил серьёзно. — Я имею более, чем нужно; моё состояние лишь немногим уступает состоянию, оставленному Поликлом. А для кого буду я копить? Сыновья мои погибли в войне против Филиппа... Правда, у меня был ещё сын, но... впрочем, к чему касаться теперь этого больного места? Довольно, если я скажу тебе, что уже ради самой Клеобулы я никогда не стал бы иметь притязаний на наследство; она не должна выйти замуж вторично за старика. Мне предоставлено право выбрать ей супруга; но будет лучше, если она сама выберет его. Если я не ошибаюсь, она желает выйти за тебя.

— За меня! — вскричал совершенно ошеломлённый Харикл, и кровь прихлынула к его лицу. — Клеобула избрала бы меня?

Мысль, что счастье так близко, что стоит только протянуть за ним руку, подействовала на него так сильно, что он должен был, чтобы не изменить своему решению, призвать на помощь все доводы, которые холодный рассудок противопоставлял его желаниям.

— Благодарю тебя, — сказал он наконец спокойнее, — за двойное счастье, которое ты предлагаешь мне; но брак этот не соответствует моему положению.

— Не соответствует твоему положению? — повторил Софил с удивлением. — Молодая, красавица, да притом ещё скромная, хорошая жена с таким состоянием, и не соответствует? Или тебя, может быть, удерживает то, что она вдова? Глупец! Не вдова, а невеста, шестнадцатилетняя невеста, которую жених не успел проводить до Таламоса и был умирающим с самого брачного пира. Во всех Афинах ты не найдёшь девушки, которая могла бы спокойнее войти в пещеру Пана[124] в Эфесе, в которой, как говорят, бог мстит ужасным образом всем, кто чувствует за собою вину.

— Нет, — возразил Харикл, — Клеобула — такая прелестная женщина, какой я ещё не видывал; но её состояние не соответствует моему. Я не хочу жить в доме своей жены и быть ей обязанным своим счастьем; я хочу жить свободно и самостоятельно и добиться всего самому.

— Ты был бы прав, — возразил Софил, — если б дело шло не о Клеобуле, этом невинном, весёлом существе, которое совсем не знает цены своего состояния и будет далека даже от мысли стараться иметь над тобою какую бы то ни было власть, кроме власти любви. Не будь безумцем, не разрушай своим гордым упрямством своего собственного счастья и счастья бедной Клеобулы; я знаю, что вы любите друг друга. Мне хотелось устроить ваш сговор ещё сегодня; но так как ты не решаешься, то мы поговорим с тобою об этом после праздников.

Наступили дионисии, и с самого раннего утра все предавались удовольствиям. В праздничных одеждах, увенчанные венками, расхаживали по городу граждане и приезжие гости: алтари и статуи Гермеса были разукрашены венками, и всюду расставленные огромные сосуды с вином приглашали всех желавших пить. Всюду слышались шутки и смех, всюду расхаживали группы весёлых людей или же буйные шайки дерзких шалопаев, которые в шутку подражали пышному праздничному шествию.

Но самая пёстрая толпа собралась у театра. С самого раннего утра театр был полон зрителей, которые внимательно следили за серьёзной игрой трагиков для того, чтобы потом с тем большим удовольствием посмеяться над шутками комедий. Время от времени раздавались аплодисменты и громкие одобрения собравшейся толпы, а иногда среди них слышны были и резкие свистки, направленные то против каких-нибудь не понравившихся публике слов автора, то против неудачной игры актёра, то, наконец, может быть, против личности кого-нибудь из зрителей. И вне театра давались самые разнообразные представления менее требовательным любителям зрелищ. Здесь был устроен театр марионеток, и содержатель его, ловко дёргая нитки, приводил в движение маленькие фигуры, которые, делая самые уморительные жесты, бесконечно забавляли стоявших кругом детей и их нянек. Тут один фессалиец показывал ловкость двух девушек, которые проворно и отважно прыгали через поставленные остриём кверху мечи и ножи или же, сидя на быстро вертящемся гончарном круге, проворно читали и писали, между тем как он сам, время от времени выдувал из широко раскрытого рта на испуганных зрителей целые потоки искр или глотал, по-видимому с усилием, кинжалы и мечи. Там расположился фокусник; ради предосторожности он поставил вокруг перила, которые не позволяли зрителям подходить слишком близко к столу, на котором расставлены были его аппараты. Простые земледельцы и рыбаки смотрели с удивлением, как под таинственными чашами то появлялись камешки под каждой, поодиночке, то собирались все вместе под одной, то исчезали вовсе и снова появлялись уже во рту фокусника. Но более всего были поражены зрители, когда фокусник, заставив камешки вновь исчезнуть, вынул их затем из носа и ушей одного из зрителей. Многие в раздумье почёсывали голову, а один простодушный поселянин сказал своему соседу:

— Только бы этот человек не вздумал прийти ко мне во двор, ибо тогда прощай всё моё состояние.

Много смеха было у подмостков, где какой-то человек показывал учёных обезьян. Разряженные в пёстрые платья и в масках танцевали они различные танцы. Розга хозяина долгое время поддерживали между ними совершенный порядок; его слуга начал уже собирать деньги с зрителей, как вдруг кто-то из народа бросил в танцоров орехи. Мгновенно забыв свои роли и все приличия, с жадностью бросились они на добычу и под громкий смех толпы, царапаясь и кусаясь, стали драться за неё. Происшедшая вокруг суматоха была желанным случаем для воров, бродивших здесь во множестве в надежде поживиться в толпе или у столов торговцев, продававших всевозможные товары, платья и наряды, настоящие и поддельные украшения, и, когда пришлось расплачиваться, многие из зрителей не находили своих кошельков. Но ведь это были дионисии, и