Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина - Сергей Минаков

Наполеон вырос из Века Просвещения, верил в Просвещенный Разум, его любимой книгой была книга Гете «Страдания молодого Вертера», его увлекала государственная деятельность, устройство общества на принципах Просвещенного Разума. Он тяготел к рационализму и был убежден в том, что «у государственного человека сердце должно быть в голове». Вот почему одним из его кумров был великий французский полководец маршал Тюренн, у которого, как считал Наполеон, «сердце было в голове».

Тухачевский же был рожден декадансом, он верил в «волю и представление» (по Шопенгауэру и Ницше), был увлечен Достоевским и очарован образом Николая Ставрогина из «Бесов». Государство и государственная деятельность привлекали его главным образом как инструмент обслуживания армии и войны. В этом отношении социализм представлялся ему эффективной системой и инструментом для реализации его военных грез. Он был до мозга костей военным и уже постольку государственным человеком.

«Быть может, руководимый гениальным инстинктом своим, – писал о Наполеоне К.Н. Леонтьев, – он и к завоеваниям стремился не для того только, чтобы прославить себя и славой укрепить свою династию, но вместе с тем и для того, чтобы неравноправностью национальной, внешней, провинциальной возместить недостаток неравноправности внутренней, сословной, горизонтальной» 483. В контексте сказанного великим русским мыслителем отмечу, что в юности и ранней молодости корсиканский националист хотел считаться французом и сильно раздражался, когда ему напоминали о его корсиканском происхождении. Сталин, став диктатором, из пылкого молодого грузинского националиста «Кобы» превратился в человека, не очень любившего, когда ему напоминали о его грузинском происхождении. Он хотел считаться русским. Он тоже был провинциалом, из среды «маленьких людей», горцем (состояние, близкое самочувствию островитянина Наполеона). В этом отношении натура Сталина, несомненно, имела много общего с природой Наполеона (разумеется, с поправкой на его церковно-семинаристское образование и «азиатско-кавказскую» ментальность), может быть, значительно больше, чем натура Тухачевского, хотя «Коба» не был наделен выдающимися природными военными дарованиями и внешне совсем не походил на Наполеона.

И тем не менее «наполеонизм» Тухачевского, как черта его личности, являвшийся больше, чем увлечением, был фактором, в значительной мере определявшим вектор его поведения, быть может, даже неким его «личностным проектом». Это свойство личности Тухачевского, видимо, в значительной мере повлияло на его отношение к революционным событиям в России 1917 г. и на его политический выбор, а с другой стороны, и на отношение к его выбору со стороны офицеров-однополчан. Прозвище «Наполеон», которое дали подпоручику Тухачевскому его товарищи по л-гв. Семеновскому полку, отражало его политические настроения и симпатии.

«Он шел туда, куда влекло его собственное воображение»

«В доме на Арбате, – вспоминал В.В. Катанян, – …под Новый злосчастный 1936 год Лиля (имеется в виду Лиля Брик, к этому времени ставшая женой комкора В.М. Примакова. – С.М.) устроила маскарад, она любила подобные затеи. Это была одна из черт ее «дионисийского» характера. Все были одеты неузнаваемо: Тухачевский – бродячим музыкантом со скрипкой, на которой он играл, Якир – королем треф, ЛЮ (таково было прозвище Л. Брик среди близких и друзей. – С.М.) была русалкой – в длинной ночной рубашке цвета морской волны, с пришитыми к ней целлулоидными красными рыбками, рыжие волосы были распущены, перевиты жемчугами. Это была веселая ночь…»484.

Этот фрагмент воспоминаний рождает ассоциации с акварельными шедеврами Александра Бенуа, театрально, почти кукольно изображающими постаревшего Людовика XIV, гуляющего по «регулярному» парку, купание маркизы в зеркальном пруду, за которой тайком подглядывает шаловливый арапчонок из-за стриженого версальского кустарника, с итальянской комедией масок и венецианскими карнавалами XVIII в.

Всякая революция – это карнавал и маскарад по своему существу. Правда, карнавал страшный, кровавый, уродующий общество, жизнь, культуру – все. Вообще, говоря о карнавальной сущности любой Революции, в особенности русской революции, достаточно вспомнить известную всем строчку из «Интернационала»: «Кто был ничем, тот станет всем».

«Для того чтобы собраться и действовать, – делится своими психологическими наблюдениями С. Московичи, – толпам необходимо пространство. Способ представления придает этому пространству рельеф и форму. Места действия – соборы, стадионы – создаются для того, чтобы принимать массы и, воздействуя на них, получать желаемые эффекты. Это ограниченное пространство, где люди сообща освобождаются от обыденной жизни и оказываются объединенными их общим достоянием надежд и верований»485. Это то состояние, которое М.М. Бахтин назвал «праздником» или «праздничным временем», «праздным временем» – временем, свободным от повседневных, обыденных забот и работ, Большим временем, Священным, Сакральным временем – Временем Бога и Творца. Но это и «карнавальное время». «Делай, что хочешь!» – было начертано над воротами Телемской обители, этого «вывернутого наизнанку» монастыря у Ф. Рабле. «Что хочу, то и ворочу» – можно было бы сделать революционным лозунгом – лозунгом революционного произвола и волюнтаризма. Это время в историческом измерении – момент, мгновение «обезбожености», момент «грехопадения», отпадения Человека от Бога, а «если Бога нет, – как не вспомнить размышления одного из героев Достоевского, – то все дозволено, то я – Бог!». Ф. Ницше выразился даже более точно: «Я – то Ничто, из которого я творю весь мир».

Великую Французскую революцию можно представить как кровавый карнавал, развернувшийся между развращенными аристократическими салонами, расплодившимися после смерти Короля-Солнца, и гильотиной, породившей кровавые поля наполеоновских войн. В конце концов, зрелище поведения осужденного и палача на эшафоте – это ведь тоже в известном смысле спектакль, средневековый, кровавый спектакль для толпы, созерцающей это зрелище, как и своего рода кровавый спектакль, разворачивающийся на «театре военных действий». Французский писатель Ф. Грандель выразился, пожалуй, более метафорично: «Когда весь город чувствует себя как в театре, – это значит началась революция»486. А вот советский писатель, выросший из русской революции, – Б. Пильняк – устами одного из своих героев сравнил русскую революцию со «всеобщим пьянством».

С первых же недель и месяцев существования Советской власти на города бывшей Российской империи, прежде всего столичные, хлынул поток переименований площадей, проспектов, улиц, переулков и пр. – типичное карнавальное «переодевание», «выворачивание мира наизнанку». Уже в 1918 г., к первой годовщине Октябрьской революции, этот поток захлестнул Петроград. «Много улиц переименовано, – записал в своем дневнике «петроградский интеллигент» Г.А Князев 10 ноября 1918 г. – Запомним несколько. Невский – улица (или проспект) 25 октября. Каменноостровский – Проспект Красных Зорь, Английская набережная – Набережная Красного Флота, Благовещенская площадь – Площадь труда, Знаменская – Площадь Восстания. Некоторые улицы переименованы по «контрасту»: «Архиерейская» – улица Льва Толстого, Ружейная – улица Мира, Дворянская – улица Комитетов Бедноты… Чтобы им и самое название города изменить бы: «Город Красных Зорь»…»487.

С 1918 г. начались переименования городов и населенных пунктов. Не считая г. Николаевска (Саратовская губерния), переименованного в 1918 г. в Пугачевск в честь вождя крестьянско-казацкого восстания Е.И. Пугачева, это еще несколько небольших городов и населенных пунктов, переименованных в честь «мучеников Революции»: поселок Лигово (ныне в черте Санкт-Петербурга) – в Урицк (в 1918 г. в честь председателя Петроградского ЧК М.С. Урицкого, убитого Каннегиссером сентябре 1918 г.), Царское Село – в «Детское Село имени товарища Урицкого» (1918), город Павловск – в Слуцк (в честь другого видного деятеля большевистской революции А.И. Слуцкого, расстрелянного 24 марта 1918 г. в Крыму татарскими националистами). В 1921 г. появился г. Артемовск (Екатериновка) и Артемово (хутор Нелеповский) в память Артема (Ф.А Сергеева), погибшего в 1921 г.488 Несколько населенных пунктов были переименованы в честь В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого: Талдом (Московская губерния) – в Ленинск (1918); село Кольчугино (будущая территория Кемеровской области) – в Ленинск-Кузнецкий в 1922 г.; г. Пришиб (Царицынская губерния) – в Ленинск (1919); Гатчина – в г. Троцк (1923), г. Миасс (на Урале) – в Тухачевск (1923)489.

Характерным признаком «революционной карнавализации» жизни были различные новые «революционные праздники».