Наследник Робинзона - Андре Лори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это было бы весьма понятно, но бедняга никак не мог понять, как могло случиться, что все его платье отыскалось на судне. И много, всю свою жизнь Комберусс не мог объяснить себе этой загадки и не мог вполне успокоиться. Нередко уже впоследствии он вдруг останавливался в разговоре на полуслове и, обращаясь к своему помощнику, Барбедетту, восклицал:
— Но скажи, наконец, как это могло случиться? Как могло мое платье очутиться на корабле?.. Кому нужно было отнять его у меня с тем, чтобы снова возвратить его мне?
На это Барбедетт только пожимал плечами и молчал, многозначительно возводя глаза к небу, как бы желая выразить этим, что на земле есть много такого, что является для нас необъяснимой тайной.
Но если бы Комберусс случайно слышал разговор, происходивший вскоре после этого инцидента на кормовой части корабля, то, быть может, он сумел бы найти весьма простую разгадку мучившей его тайны.
Прошло не более трех часов с тех пор, как берег Кохинхины скрылся из виду, когда боцман подошел сперва к вахтенному начальнику, а затем к командиру, молча разгуливавшему по своему обыкновению взад и вперед по палубе.
— Честь имею доложить вашему благородию, — сказал он, подходя к командиру и выждав, когда тот приостановился на минуту, — что люди сейчас застали человека, не принадлежащего к экипажу и никому неизвестного, старавшегося пробраться в одну из пищевых камер. Думаю, это, вероятно, туземец Кохинхины или метис-малаец. Он полунегр и кажется сильно глуповатым. По-французски не понимает ни слова, так что от него ничего нельзя добиться.
— Какой-нибудь кули, случайно оставшийся здесь и работавший при погрузке угля?
— Нет, ваше благородие, мы спрашивали комиссара, он говорит, что не знает этого человека.
— Ну, так это просто какой-нибудь бедняк, надеявшийся бесплатно добраться до Сингапура, Шанхая или Кантона.
Боцман терпеливо ждал решения командира.
— В трюм его и запереть, конечно, в карцер! — произнес капитан и стал продолжать свою прогулку по палубе.
ГЛАВА X. Суд на фрегате
Прошло уже два месяца и десять дней с того времени, как «Юнона» покинула рейд Сайгона. Плавание ее за все это время совершалось вполне благополучно. Бывшее парусное судно было превращено в паровое, сохранив, однако, свою парусность. При благоприятных ветрах «Юнона» шла на парусах, при штиле или встречном ветре под парами. За это время «Юнона» успела пройти проливы Малаккский и Торреса между Новой Гвинеей и австралийским материком, зайти на Маркизовы острова и на остров Таити, и теперь шла вдоль тропика Козерога, направляясь к острову Пасхи.
Путешествие это не отличалось большим разнообразием, а стоянки в Нука-Хива, на Маркизовых островах и на Таити были столь непродолжительны, что только командир со своими гостями да старшие офицеры успели съехать на берег на несколько часов.
Ни птиц, ни даже кашалота или кита не попадалось в этих широтах, словом, ничего, что могло бы сколько-нибудь разнообразить жизнь на судне. И, признаться, все, за немногим исключением, изрядно скучали. Особенно томительной являлась эта скука для солдат морской пехоты, вынужденных, вследствие судовой обстановки, к полнейшему бездействию во время всего переезда.
Некоторые из них тайком занимались какой-нибудь запрещенной игрой, проигрывая свою порцию водки, большинство же томилось, как узники в тюрьме. Матросы питают к солдатам морской пехоты самое явное презрение и не упускают ни одного случая подтрунить или посмеяться над ними, и только благодаря строжайшему надзору старшим в ротах и начальству удается кое-как поддерживать порядок, не то в солдатской похлебке ежедневно оказывались бы самые нежелательные приварки, вроде обрывка промазанного дегтем и смолою каната, старой негодной матросской фуражки, стоптанных подметок и тому подобное, в предотвращение чего приходится солдатский котел запирать на замок и ставить к нему постоянно часового. Но это не мешает, конечно, всякого рода штукам и проделкам матросов над солдатами в чем-либо другом. Это своего рода священная традиция, и никакие наказания не в состоянии искоренить ее. Офицеры знают это и хотя налагают взыскания, но как бы шутя, без надлежащей строгости.
Они тоже скучают нестерпимо, не зная ничего, кроме вечного виста, который вскоре становится просто несносным. Некоторые читают и изучают иностранные языки, но таких мало, большинство же отстаивает свою вахту и наивно ждет прибытия в ближайший порт.
Один командир, капитан Мокарю, никогда не скучал в море: страстный моряк в душе, он находил интерес в мельчайших подробностях своей службы, входил решительно во все и, кроме того, занимался различными метеорологическими наблюдениями и каждый год посылал две-три серьезные статьи в «Revue Maritime иColoniale». Теперь же он был особенно счастлив и доволен тем, что имел подле себя своего дорогого друга Глоагена и несколько других гостей за своим столом.
Со свойственным ему знанием людей, он сразу угадал странные замашки мистрис О'Моллой и сумел при первом же случае дать ей понять, что он не из тех людей, которые позволят ей здесь командовать и распоряжаться, как она привыкла это делать у себя в полку. Но вместе с тем он умел ценить и ее несомненные положительные качества: ее материнскую привязанность к детям покойного полковника Робинзона, ее правдивость и добродушие. К Флорри капитан относился с отеческой заботливостью и рыцарской любезностью; Поль-Луи привлекал его своим серьезным складом ума и обширными основательными познаниями в области технических наук, а Чандос очаровывал его своим смелым, живым и энергичным характером, своим пылким воображением и милым детским чистосердечием.
Только майор выводил капитана Мокарю из терпения своими вечными жалобами на боль в печени, своей рабской покорностью жене и своей вечно неутолимой жаждой. Поль-Луи поглощал одно за другим технические сочинения по кораблестроению, получаемые им из библиотеки капитана, Чандос свел дружбу с половиной экипажа и под специальным руководством Кедика изучал в мельчайших подробностях обязанности марсового и рулевого матроса и был бы, вероятно, особенно счастлив, если бы и ему позволили нести эту службу наравне с его юным наставником, но французский военный морской устав строго воспрещал это. Дамы читали кое-какие романы или беседовали с командиром, полковником Хьюгоном и другими офицерами. Иногда по вечерам господин Рэти заставлял своих музыкантов играть на палубе кое-что из Мейербера или Россини — или снисходил до того, что соглашался сыграть из любезности к дамам несколько полек и вальсов, чтобы доставить им возможность потанцевать.