"Скажи мне, что ты меня любишь..." - Эрих Ремарк

Эрих Мария Ремарк из Уэствуда (начало сентября 1941 г.)

Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, отель «Беверли-Хиллз» и бунгало

MDC 132

Росчерк молнии в облаках над Венецией, мягкое, чистое, как снег, предчувствие близящейся осени, лотос и хризантема, многое случалось с нами в сентябре: Лидо с судами, стоящими по вечерам у горизонта и пестротой своих парусов напоминающими бабочек; расставание с Антибом и святой землей Франции, и теперь опять…

Не высиживай яйца твоих разлук, сердце мое, — брось их лучше в небо, и они вернутся звездопадами и хвостатыми кометами! И разве ты променяла бы одиночество, продутое и пронизанное ветрами и мечтами, освещенное огнями последних «прости-прощай!», сказанных деревьям, лету, листве и женщинам, на жизнь вдвоем, но разделенную множеством стен?

Воспрянь, душа, пришло время чистого неба и встревоженных соколов…

Эрих Мария Ремарк из Уэствуда/Беверли-Хиллз (примерно 15.01.1942)

Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, отель «Беверли-Хиллз» и бунгало

MDC 119

Я посылаю тебе радиоприемник, который ты в свое время прислала сюда; извини, что я не подумал об этом раньше и что я посылаю тебе его прямо на квартиру: я не знаю адреса твоей storage[58].

Я положил еще бутылку «хлородина», она тоже твоя, и, я думаю, она может тебе пригодиться.

Спасибо за радио, и самые добрые пожелания тебе в работе и в твоей жизни.

Марлен Дитрих из Беверли-Хиллз (28.02.1942)

Эриху Мария Ремарку в поезд «Лос-Анджелес — Чикаго»

[Телеграмма] R-C 3B.51/007

I went back to the counter and sat there for a long time It rained There are so many things I want to talk to you about Please let me know the name of the hotel All Love

Эрих Мария Ремарк из Беверли-Хиллз (предположительно 08.04.1942)

Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, отель «Беверли-Хиллз» и бунгало

[Штамп на бумаге: «Беверли Уилшир»] MDC 38, 40

Они сидели за каменными столами, и гроздья сирени свисали над их бокалами с вином.

— Это летящее, парящее счастье? — спросил старик.

— Нет, — ответил Равик, — это счастье утомительное.

Старик вычесал пальцами своей могучей руки несколько светлячков из бороды.

— А то, что в ней танцует? — спросил он несколько погодя. — Эта блистательная смесь случайностей, вдохновения, безудержного счастья и капризов? Есть ли кто-то, кто видит это и у кого от этого душа поет?

Равик рассмеялся.

— Наоборот, — сказал он. — От нее ждут даров обыкновенного счастья простых людей.

— Равик! — возмутился старик. — Я чуть не подавился. Моего горла мне не жаль, но вот вина «Форстер иезуитенгартен» урожая 1921 года — да! Оно в наше время стало такой же редкостью, как и пумы. — Его крупное лицо вдруг расплылось в улыбке. — То, чего ждут от нее, — сказал он потом, — вещь второстепенная. Сама-то она чего хочет?

— Старик. — Равик осторожно взял у него из рук бокал с вином. — Так, оно спасено. А теперь смотри, не упади со стула — она тоже этого хочет…

Старик не подавился, он рассмеялся. Потом медленно отпил золотого вина.

— Равик, — сказал он, — ты показывал мне фотографию, которую она принесла нам с тобой. На ней она напоминает мне Нику, стоящую перед золотоискателями. Ника не станет таскать за плечами рюкзак с буржуазным счастьем, — она вдохновляет и ведет за собой…

Равик усмехнулся.

— У нее довольно фантазии, чтобы принять велосипед за яблоню в цвету, а осторожность — за превосходство и простоту — за величие. И еще…

— Да?.. — полюбопытствовал старик.

— …Чтобы допустить две восхитительнейшие ошибки, которые сродни лучшим из заблуждений Дон Кихота. Но сейчас уже ночь и поздно говорить об ошибках, даже самых пленительных. Давай вернемся к этому завтра…

— Хорошо. Но она устанет…

— Да. Ни от чего так не устаешь, как от утомительного счастья.

Старик посмотрел на Равика.

— А потом? — спросил он.

— Потом, старик? Ее сердце — компас. Железо может отвлечь его. Но потом стрелка всегда будет указывать на полюса по обе стороны горизонта. И еще…

Равик опять улыбнулся. Его лица было не разглядеть в пропахших сиренью сумерках, где метались опьяневшие от тяжелого запаха ночные бабочки…

— …Да, и еще… Но это тоже история на завтра…

Юное апрельское сердце,

Когда посылаешь такие удачные снимки, нужно заранее примириться с тем, что о них будут всячески распространяться во время застолья за каменным столом…

Пойми… Прости… И забудь…

Эрих Мария Ремарк из Беверли-Хиллз (23.05.1942)

Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, отель «Беверли-Хиллз» и бунгало

[Штамп на бумаге: «Беверли Уилшир»] MDC 22–24, 28

В комендантский час, в мае, месяце лесных цветов, в рукописи Равика влетел пакет из Нью-Йорка, а в нем — черная металлическая пума. С зелеными глазами и золотистыми пятнами…

От тебя? А то от кого же…

В тот вечер мы, сидевшие за каменным столом, были немного растроганы. Старик, у которого в бороде светлячки, улыбнулся и пробормотал что-то о зове крови и далеком крике о помощи; Равик, который появился лишь в 6 часов 10 минут, сразу набросился на крюшон, чтобы наверстать упущенное время, и заявил, будто это милая, но чистая случайность — ты, дескать, где-то ее увидела, послала и уже забыла о подарке, хотя это и нисколько не умаляет волшебного жеста; асессор фон Фельзенэк (между прочим, Фельзенэк — гражданин Никарагуа), разогревший крюшон вместо Равика (комендантский час), утверждал, что пока не доказано даже, что это corpus delicti[60] принадлежало тебе, поэтому все выводы преждевременны; а Альфред, которого Равик впервые привез сюда, Альфред ничего не сказал — он лишь взял подарок в свои маленькие горячие руки.

Всех нас подарок умилил и растрогал. Мы вытащили на белый свет воспоминания из того времени, когда Равик еще держал тебя за руку, такую слабую и нежную, каких нет ни у кого: о монокле и о Фреде, о лодке в Антибе и о Джо, о бутербродах с ливерной колбасой в бунгало № 10, о вечерах у «Максима», когда ты неожиданно сказала «с тобой мне все так легко, я никогда такого не испытывала»; мы вытащили его наружу, это время, когда ты еще не знала, кто такой Равик, и не знала, что терпение — это не слабость, — пока твой взгляд не замутился и нам не пришлось защищаться, потому что ты об этом забыла.

Как обстоят дела у тебя, Юсуф, насчет «последнего желания, оставшегося еще в жизни»? Обволакивает ли тебя счастье золотом, как в летний вечер? Или ты по-прежнему пытаешься зажечь свет в доме, в котором навеки поселилась темнота? И таскаешься с проблемами других людей, словно тебе мало своих?