Место смерти изменить нельзя - Татьяна Светлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметила ли она, как он мучается от этого пребывания наедине? Заметила ли, как каменеет его шея, когда она касается его, вроде бы нечаянно? И если заметила, то зачем она его провоцирует?
Соня смотрела на него, ожидая ответа. Выручил его телефонный звонок.
Соня извинилась и подошла к телефону.
«Да… Да… Нет, малыш, я сейчас занята… Нет, в другой раз… У меня гости… Да…» — нежно ворковала она в телефон.
Неужели Жерар? Неужели это она с ним так разговаривает? «Малыш», это надо же! Нет, бежать отсюда, бежать!
Соня положила трубку и обернулась к нему.
— Этьен, — сказала она со снисходительной улыбкой. — Хотел было прийти… Но я ему отказала. Он любит сюда приходить…
(Теперь еще и сыночек! Бежать, бежать!) — Книжки у нас в библиотеке просматривает, — продолжала Соня. — Он учится в актерской школе, между прочим. Хороший мальчик, воспитанный, начитанный…
Голос Сони приобрел слащавую интонацию, с которой взрослые говорят об успехах детей. «Что она прикидывается, строит из себя добрую тетю-покровительницу? Кого она хочет заставить поверить, что не догадалась о чувствах этого пацана!» — злился он.
— Я думал, что мальчик к вам ходит, потому что он в тебя влюблен, — сказал Максим с некоторым ехидством. — Но, возможно, он делает успехи в будущей профессии, раз ты этого не заметила, — продолжал поддевать он Соню.
— Заметила, — ответила она просто.
— Ты знаешь, что мальчик в тебя влюблен, и говоришь ему «малыш»? Это жестоко.
Соня равнодушно пожала плечами.
— Это роль, которая ему отведена. Другую он не получит… знаешь, я тоже чуть не стала актрисой. Меня звали в кино сниматься. А я отказалась.
«Или это папаша попросил сыночка позвонить: ушел ли я? Ревнует, Карлсон! Ну, пусть поревнует. Ему полезно». Максим испытывал злорадное удовлетворение.
— Ты не хочешь меня спросить, почему?
— Почему что? — очнулся Максим.
— Почему я не стала актрисой?
Судя по всему, от него ожидался ответ: «Это удивительно, с твоей внешностью, с твоими данными, ты создана для кино, я бы тебя тоже пригласил в свой фильм» — и так далее и тому подобное, короче: Соня напрашивалась на комплименты.
— Правильно сделала, — ответил он.
— То есть?..
— Ты не могла бы быть актрисой. Хорошей, я имею в виду.
— Почему же? Меня Вадим сниматься звал. Даже не раз. И другие режиссеры тоже… Мне все говорят, что я создана для кино! — обиженно произнесла Соня.
Ага, задело. Вот и хорошо. Максим испытывал азарт сродни тому, с которым в детстве дергал девочек за косички. Девочек, которые ему нравились.
— Ты слишком своенравна, — продолжал он небрежно. — Актер должен быть податливым, пластичным — это материал, с которым работает режиссер. А у тебя слишком высокое сопротивление материала.
— Ну и что? Многие режиссеры оставляют актерам право создавать свою роль. Играть так, как они чувствуют. Использовать природу актера, — защищалась Соня.
— Для этого не надо быть актрисой. Достаточно природы.
— Хм…
— Я использую не столько природу, сколько мастерство актера. Искусство аппликации первородных материалов меня не интересует. Мне от актера нужен профессионализм, умение выполнить задачу. Мою задачу.
— Твои методы устарели. — Это было сказано с вызовом, и Максим с легкой иронией заметил, как у Сони аж глаза округлились от желания его задеть. Бог мой, что за детский сад!
Он усмехнулся:
— Может быть. Только «Пальму» в Каннах за режиссуру получил мой фильм, если ты не в курсе.
Соня покраснела от досады.
— У тебя есть актерские наклонности, я понимаю, почему тебя зовут сниматься — сказал он, смягчившись. — Но на самом деле ты не сможешь работать с режиссером. Да тебе и самой это не надо. Не зря же ты отказываешься от предложений…
Соня слушала с легкой настороженной улыбкой на губах, глядя ему прямо в глаза.
— Обычно я говорю, что с меня хватит папиной славы, — возразила она.
— Да… Но ведь это не правда. По крайней мере, это ничего не объясняет.
— А что, по-твоему, объясняет мои отказы?
— Тебе не нужна широкая публика. Может, даже боязно выставлять себя напоказ, выворачивать все уголки своей души, искать в себе потаенные пороки и страсти… — это ведь и есть работа актера. Тебе комфортнее играть свои роли в этом маленьком кругу избранных и постоянных зрителей… Здесь ты ничем не рискуешь: сама ставишь свои маленькие представления, сама исполняешь — никаких творческих противоречий. К тому же публика надежно страхует тебя от провалов: ты уверена в обожании и поклонении…
— Ты имеешь в виду…
— Всех. И Пьера. И Жерара с сыночком. И даже Маргерит. И Мишелей. И всех тех, кого я еще не видел, но которые непременно должны восхищаться тобой, — Других ты не потерпишь.
— У тебя оригинальная точка зрения…
— Я не прав?
— Не знаю… По-твоему, я играю роли в жизни?
— А разве нет?
— Допустим, — со смехом ответила Соня. — И как, хорошо я играю свои «маленькие представления»? Я могу тебя включить в список моих преданных зрителей?
Максим поглядел ей печально в глаза и деланно вздохнул:
— Можешь.
Соня, довольная его ответом, легко поднялась из-за стола:
— Хочешь, я тебе дом покажу?
Максим вскинул ей вслед руку — ухватить, зацепить, поймать? Он и сам не знал (дернуть за косички?) — но она уже упорхнула, и ее голос доносился с лестницы. Скептически посозерцав свой зависший в воздухе жест, Максим последовал за ней.
— Это старинный дом, — комментировала Соня, — построенный в начале прошлого века. Его купили еще родители Пьера. Конечно, тут многое переделано, перестроено, но многое осталось по-прежнему. Эта лестница раньше кончалась на втором этаже, а на третьем были комнаты для детей и для бонны, и у них была своя лестница, выходящая в сад, но ее закрыли, а основную лестницу продлили доверху… Я люблю старину, я люблю все эти потертые ступени и эти тяжелые низкие балки, но пришлось многим пожертвовать для удобств, вместо комнаты бонны мы сделали ванную и туалет, — болтала она, распахивая перед ним двери комнат, куда Максим заглядывал вежливо и равнодушно, больше глядя на Соню и вслушиваясь не столько в смысл слов, сколько в звуки ее голоса.
— Это… — продолжала Соня, открывая перед ним очередную дверь, — это комната для гостей, я сначала хотела оклеить ее обоями и даже уже начала работы, я все купила…
Комната выглядела странно: ободранные стены, из которых только одна была оклеена. На полу — рулоны обоев, банки, засохшие кисти и валики и прочая атри-бутика ремонтного дела.
— … а потом передумала. Хочу оббить тканью. Это все-таки элегантнее.
С другой стороны — пыли больше… Ты как думаешь?
— Я в этом не разбираюсь.
— Вот я тоже никак не решу. Рабочих распустила, а комната так и стоит недоделанная с лета.
Не завешенное занавесками окно смотрело в темный сад. Максим приблизился. Туман осел, оставив лишь легкий парок, путавшийся в траве. В слабом свете уличного фонаря, падавшего с улицы, сад открылся ему в своей строгой ночной графике: аккуратно выписанные дорожки, огибавшие лужайку, на которой росла большая плакучая береза, несколько красиво сделанных клумб с еще не отцветшими кустами — кажется, розами — и маленький, мерцающий в темноте прудик с легкими лодочками сухих листьев. Сад был ухожен и наряден, и гармонию его четких линий нарушала лишь проплешина в левой части живой изгороди, через которую были видны размытые очертания темного соседского участка.
Максим любил сады — детское воспоминание о даче в Подмосковье, на которую они ездили каждое лето. Огородик с укропом, редиской и луком (с грядки прямо на стол); зазывно краснеющая, занозистая малина у ограды; куст кислющего крыжовника, который маленький Максим объедал задолго до его созревания; клумбочки с флоксами и астрами (розы у них не росли, маме так и не удалось с ними сладить в сыром подмосковном климате); деревянная мшистая бочка с дождевoй водой, нагревшейся за день на солнце: он погружал в нее с бульканьем тяжелую лейку и поливал огород, и вода теплыми пыльными языками сползала с грядок и ласково лизала его босые ноги… Костер вечерком, из старых листьев и обрезков веток, и его низкий, терпкий, горьковатый дым, стелющийся над дачами; и папа с мамой на деревянных ступеньках крыльца, и дымок их сигарет смешивается с дымом костра; и не всегда понятные разговоры о политике и об искусстве, и комары тонким звоном над ухом, и расчесанный прыщик, мешающий спать, и крем «Тайга» на коже… Дачу потом продали за бесценок — она требовала ремонта, но никто не мог ею заниматься, не было времени, не хватало денег…
Максим раскрыл окно, вдыхая ночные запахи.
— Нравится? — Оказалось, что Соня стоит позади него, тоже глядя в сад.
— Нравится. Я люблю сады. Еще с детства… У вас красивый сад, продуманный, ухоженный.
— Только эта дыра весь вид портит. Вон, видишь, кустов не хватает?