Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира) - Н Розенберг

Только в последней четверти XVIII века Адам Смит открыл, что "естественная справедливость" на стороне контрабандистов, а не на стороне тех, кто хлопочет о поддержании средневековых традиций прямого контроля над морской торговлей. Намного раньше это открытие было сделано контрабандистами, которые с XV века бросали средневековой традиции вызов много более мощный, хотя и менее красноречивый, чем открытие Смита.

Рассмотрев в главе 4 возникновение современной системы налогообложения по фиксированным ставкам, которая сменила средневековую практику произвольного изъятия того, что требовалось для военных и иных более или менее постоянных нужд государей, мы обнаружим, что и здесь беззаконие, принимавшее порой форму вооруженных восстаний, сыграло важную роль в создании современных институтов.

В следующих трех разделах мы поднимем некоторые вопросы перехода от феодализма к капитализму, происходившего с 1350 до 1750 года. Прежде всего, рассмотрим воздействие поднимавшегося капитализма на феодальную аристократию.

Влияние капитализма на феодальную аристократию

В конце XV и начале XVI века военная мощь перешла от феодальной аристократии к королевским правительствам. Легко описать, как повлияло это перемещение политической власти на феодальную знать. На индивидуальном уровне изменения в военном деле вели почти к полной утрате феодальными сеньорами своей политической и военной власти. Но на коллективном уровне результат был совершенно иным. Социальные связи феодальных семей открывали им доступ ко всем звеньям власти, и оттуда вышли многие лидеры гражданской и военной администрации новых центральных правительств -- формы участия в политической жизни были так приспособлены к новым обстоятельствам, чтобы не выпустить власть из рук. Феодальные семьи были менее удачливы во всем этом в Нидерландах и наиболее успешны -- в Пруссии, где сильное влияние юнкеров на политическую жизнь сохранялось даже после первой мировой войны.

Изменение природы политической власти вынудило сеньоров покинуть свои замки для жизни при дворе. В Париже, Лондоне или Вене они проводили, по крайней мере, часть года при дворе и стали вполне горожанами. Задолго до 1750 года урбанизированные аристократы и их литературные приспешники сделали смехотворной фигуру деревенского магната, никогда не приближающегося к воротам города. В королевских столицах процветала, естественно, торговля за деньги, а не натуральный обмен. Осевши в столичных дворцах, постфеодальные землевладельцы открыли незаменимость денег. Эта потребность в деньгах стимулировала рост производства в поместьях сверх его собственных потребностей, поскольку только продажей этого избытка за пределы поместья можно было получить деньги. Для увеличения прибавочного продукта нужно было или изменить методы производства, или сократить потребление самого поместья -и то, и другое было труднодостижимым в негибких рамках поместного права и обычая. Как только землевладельцы поняли, что денежный доход легче всего увеличить за счет перехода от феодальных пошлин к денежной арендной плате и к продаже того, что произведено наемными работниками, они пожертвовали феодальными традициями и феодальной верностью в пользу товарного сельского хозяйства. В ходе этого изменения непредусмотрительные землевладельцы могли совершать ошибки, и они их действительно совершали. Но они оценивали и осуществляли изменения с позиций политических и экономических преимуществ, и поэтому свидетельств об эффективном управлении процессами изменений не меньше, чем о непредусмотрительности феодальных сеньоров.

Намного труднее определить, что же произошло с экономической властью сеньоров. Трудность создается двойственностью выражения экономическая власть. Это выражение обозначает возможность удовлетворять свои экономические потребности. Но зачастую оно подразумевает -- если не явно, то молчаливо -- шокирующую возможность, захватывая или монополизируя экономические ресурсы общества, мешать другим удовлетворять свои экономические потребности. Если исходить из первого смысла выражения, то с разрастанием промышленности и торговли возможности сельскохозяйственного сектора удовлетворять свои экономические потребности вовсе не обязательно уменьшаются. Даже напротив, велика вероятность расширения этих возможностей. Не происходит никаких сдвигов и перемещения ресурсов, и упадок затрагивает только лишь сравнительные статистические показатели (вроде доли сельскохозяйственной продукции в ВНП). В растущей экономике наблюдается общий рост экономических возможностей, и все сектора хозяйства вполне могут расширяться одновременно.

Вызывает оскорбление чувства справедливости то значение выражения "экономическая власть", которое отражает несформулированное предположение, что объем экономических ресурсов и производимых продуктов постоянен: привычная метафора: национальный пирог делится так, как это делается в семье. Такой смысл данного выражения забывается, когда экономика на подъеме и становится очевидной неуместность унизительного представления, что люди конкурируют за долю в общем пироге, как свиньи у корыта. В периоды роста люди видят стабильность или улучшение своего благосостояния, хотя, может быть, другие богатеют быстрее, и благодаря этому слабее ощущение, что успех других ограничивает твои собственные экономические возможности.

Иными словами, возвышение купечества в Западной Европе никогда не стало бы реальностью, если бы основные держатели богатств в этих странах не сочли, что в их собственных интересах покупать у купцов и продавать им. В течение длительных периодов времени в Англии и во Франции, если не в Голландии и в Италии, основными держателями богатств были феодальные магнаты. Продавая свои зерно, шерсть, лесные продукты и руды купцам и покупая у них товары дальних и ближних стран, сеньоры способствовали подъему экономики городов, и в результате последние стали богаче деревни, но и последняя при этом выиграла.

Поскольку сельское хозяйство еще долгое время после крушения феодализма давало более половины всего производства, большие земельные состояния сохранились и в XX веке. Некоторые члены земельной аристократии, на земле которых обнаружили рудные месторождения, сильно разбогатели благодаря подъему промышленности и промышленной революции; другие владели ценнейшей недвижимостью в Лондоне, Париже и других растущих городах. Таким образом, вполне вероятно, что за века промышленного роста, приведшего к закату феодализма, богатство наследственной аристократии выросло, а не уменьшилось.

Представление об экономическом упадке земельной аристократии в результате роста торговли оказывается, следовательно, просто исключительно скверным описанием того, что происходило в реальности. Торговцы осуществляют -- с помощью денег -- посредничество в обмене благами. Основные факторы торговли -время, место, ликвидность и риск. Торговцы покупают здесь и продают там, покупают сейчас и продают потом. Как правило, эти посреднические услуги чрезвычайно ценны и для тех, кто продает торговцам, и для тех, кто покупает у них. Представление о том, что упадок землевладельцев как-то связан с их обращением к услугам купцов, есть просто извращение реальности.

В любом случае, в результате урбанизации западный мир перешел к монетаризованной экономике, что гигантски расширило товарообмен как внутри регионов, так и между ними. Нет сомнения, что неприспособившиеся к этому изменению очень пострадали, но в целом землевладельцы как класс сильно выиграли, так же как и торговцы, перед которыми открылись новые гигантские области посредничества.

В то же время в период, когда ставкой в игре была жизнь, ничто не защищало богачей -- будь это землевладельцы или купцы -- от обычных опасностей невезения, войн, эпидемий, непредусмотрительности и политических ошибок. Уже в XIX веке только очень немногие семьи землевладельцев могли возвести свое происхождение к временам феодализма; по сходным причинам давностью корней могли похвастать немногие семьи банкиров и купцов. Земельное богатство никогда не было распределено равномерно. Обедневшие наследники аристократических семей в XII и XIII веках отправлялись в крестовые походы, во время Столетней войны -- в отряды наемников, а начиная с XV века -- в королевские армии. Некоторые промотали свои состояния еще во времена расцвета феодализма. То, что другие сделали то же самое в период подъема капитализма, вряд ли доказывает реальность мелодраматического конфликта между землевладельцами и поднимающимся классом торговцев. [Бродель в The Wheels of Commerce (New York: Harper & Row, 1982) отмечает, что разбогатевшие торговцы скупали землю у старой аристократии, иногда в уплату долгов "расточительной, хвастливой и экономически слабой" знати, (р. 594). Далее он пишет: "Тот же процесс происходил в Японии, где купцы из Осаки использовали неудачи и расточительность даймио... Рано или поздно господствующий класс превращается в пищу для тех, кто идет им на смену", (р. 595). Но ведь это просто пересказ в терминах классовой борьбы старой истории о неустойчивости богатства, и судьба старой знати здесь далеко не исключение, а связь этого процесса с фундаментальными экономическими и политическими изменениями чисто случайна. Если сравнить список могущественнейших семей Франции и Англии в 950, 1150, 1350, 1550, 1750 и 1950 годах, насколько совпадают имена в любых двух списках? Даже королевские фамилии изменились.]