ОЗЕРО ТУМАНОВ - Елена Хаецкая

— Мне тоже трудно было забыть вас, сир де Керморван, — холодно ответила она.

— Нет, правда, не было и дня, чтобы я о тебе не думал, — продолжал он простодушно. — До чего же я рад нашей встрече! Я все думал, как бы нам с тобой повидаться…

— У меня двое детей, — сообщила Паламеда. — Мальчишки, и оба отменного здоровья.

— У меня тоже есть сын, — со вздохом произнес Рено. — Его зовут Эрван, в память деда.

— О, — сказала Паламеда и посмотрела на проплывающие облака, — как интересно. А как поживает ваша супруга? Этарра, кажется? Этарра де Вуазен?

— Я люблю тебя, — сказал Рено, пристально глядя на Паламеду. — Я должен был объяснить тебе все с самого начала… Но я просто не мог.

— И вы сообщаете мне об этом сейчас? — Паламеда даже задохнулась. — Сейчас? Не слишком ли поздно?

— В самый раз… — Он схватил ее за руку. — Погодите, не уезжайте. Выслушайте меня, госпожа де Мезлоан!

— Говорите, — приказала Паламеда. — Да поскорей, я спешу.

— Хорошо. — Он вздохнул. — Я влюбился в вас, как только вы сняли шлем. А может быть, и раньше.

— Раньше? — Она высокомерно подняла брови. — Но раньше вы считали меня юношей! Или ваши наклонности… позволяют вам любить и юношей?

Он пропустил эту колкость мимо ушей.

— Я любил тебя всю, какая ты есть: твои дерзкие взгляды, каждое твое словечко, каждый твой вздох… Если спросить меня, как ты выглядишь, я бы, наверное, не ответил, потому что я видел тебя не глазами, а всей душой. Может быть, у меня не слишком большая, не слишком умная душа, но уж какая есть — она целиком принадлежит тебе, Паламеда.

Казалось, Паламеда не верила собственным ушам.

— Но что же случилось? Что помешало тебе?

Она ждала, что он признается в робости, но он только улыбнулся.

— Я все сделал правильно, любимая. Я отказался от тебя и женился на самой злой девице в Бретани. Ты думаешь, я случайно выбрал Этарру — чтобы только досадить тебе? Ничуть не бывало! Я нарочно наводил справки. Другой такой злющей, такой вредной особы не найти, хоть всю землю обойди, от моря до Франции!

— Я не понимаю… — растерялась Паламеда.

Рено поцеловал ее в щеку.

— Ты и не могла понять. Давным-давно один недобрый человек проклял весь наш род. Если бы я женился на тебе, ты была бы сейчас мертва. Все любимые и добрые жены обречены умирать рано, Паламеда. И только злые жены живут долго-долго.

— Но я… — Паламеда заплакала и закончила сквозь слезы: — …я согласна была бы умереть, если такова плата за несколько лет счастья с тобой!

— Нет, Паламеда, — сказал Рено. — Эти годы были бы слишком короткими. Даже вечность рядом с тобой — и та не показалась бы мне чересчур долгой, так что же говорить о каких-то двух-трех годах? И потом увидеть, как ты умираешь? Нет, Паламеда. Лучше я буду смотреть издалека на то, как ты стареешь рядом с другим мужчиной, как вырастают твои сыновья, как у них появляются собственные сыновья… Я не мог отобрать у тебя твою жизнь в обмен на такую малость, как мое коротенькое счастье.

— Ты струсил! — закричала Паламеда. — Ты не оставил мне выбора!

— Да, — сказал Рено. — Я сделал выбор за нас обоих.

— Ты — трус, ты — тряпка, Рено! Да, мессир Рено де Керморван, вы тряпка, и таким вы останетесь в памяти всех ваших потомков! И пусть ваш хронист запишет это в вашу хронику, слышите? Пусть так и запишет!

Она развернула коня и погнала его прочь.

И Рено в этот день закончил запись в своей книге словами: «…И таким образом Рено де Керморван останется в памяти своих потомков как Тряпичный Рено, и с этим уж ничего нельзя поделать, потому что прозвища долговечней имен…»

Глава пятая

ЯБЛОЧНАЯ ВОЙНА

Сир Ален де Керморван и сир Ален де Мезлоан появились на свет почти одновременно, с разницей в один или два дня, и были окрещены одновременно в одной и той же церкви.

Сама судьба предназначила этим мальчикам сделаться близкими друзьями — как ради дружбы и соседства их родителей, так и ради своего происхождения, ибо среди предков сира де Мезлоана была Паламеда, а среди предков сира де Керморвана — Рено по прозванию Тряпичный Рено, которые слишком крепко любили друг друга.

Торжества по этому поводу были устроены такие грандиозные, будто окончилась великая война. Колокола звонили вовсю, народу раздавали монеты и круглые хлебцы, мужчины и женщины махали вослед процессии цветами, благословляя обоих младенцев.

Священник был в тот день так же счастлив, как и его прихожане, и даже, может быть, чуточку больше. Церковь едва не трескалась, столько в ней набилось народу, и позднее двое нищих за деньги показывали камень, выпавший из стены вследствие этой давки.

Куда ни глянь — бархат и шитье, тесьма и атлас, и блестящие украшения, и все лица улыбаются. «Забавное дело, — подумал сир де Керморван, отец мальчика, которого еще не успели назвать Аленом, — одних людей улыбка как будто делает глупыми, а других украшает. Должно быть, эту примету Господь даровал нам с той целью, чтобы мы могли сразу различать, кто не привык улыбаться вовсе, а для кого это — самое обыкновенное дело, ибо оно является потребностью сердца».

Как видим, радость крестильного дня сделало сира де Керморвана мудрым, хотя во всякое другое время ему это совершенно не было свойственно.

Обряд начали с маленького Мезлоана, которому, по замыслу, предстояло стать Паламедом — это имя прочно укоренилось в их роду. Священник уже открыл рот, чтобы провозгласить: «Паламед!» — но язык словно бы прилип у него к гортани, и он не сумел вымолвить ни звука. С ужасом священник понял, что забыл имя: оно напрочь выскочило у него из головы.

Молчание возле купели стало затягиваться и стало наконец зловещим. Маленький Мезлоан тоже притих, рассматривая покрасневшего священника распахнутыми глазами, в которых мерцала смущающая младенческая пытливость.

Постепенно стихли и прихожане. Все отвлеклись от своих занятий, коим до сих пор увлеченно предавались, то есть перестали глазеть на женщин, пересчитывать жемчуга и прочие дорогие украшения на соседях и вспоминать крестины собственных детей. Все взоры устремились на священника, который сделался вдруг из красного таким бледным, словно на него дохнуло ветром из преисподней.

Наконец он очнулся от своего странного оцепенения и выпалил:

— Ален!

И в церкви вновь поднялся успокоительный гул голосов; тревоги как не бывало. Жизнь, приостановившись на миг ради пророчества, двинулась дальше во всем своем великолепии.

Второго мальчика предполагалось назвать Рено, однако теперь у священника не возникало никаких сомнений насчет того, какое имя ему дать, так что и заминки никакой не случилось. И таким образом юный сир де Керморван получил то же наименование, что и его будущий лучший друг.