Смеющийся волк - Цусима Юко

— Ох и тяжёленько вам пришлось! Как послушаешь, так и подумаешь: и куда только боги да будды глядели? Это ж надо, чтоб такие муки принять!.. Да ведь просто сравнить не с чем такие страданья! Хотя у нас тут тоже вон сколько молоденьких на войне полегло. И за что людям такие напасти?! Правда, в деревне ещё ничего, в городе-то хуже, поди. Да уж хоть на том спасибо, что живыми вернулись… Теперь-то уж небось самое худшее позади… Принимают-то вас ничего? Вон на Хоккайдо скоро лето будет — хорошо, тепло! Что ж поделаешь! За отечество надо порадеть… А без угля-то ведь никак нельзя… Вон и паровоз без угля не поедет…

Нам-то ещё тут что?! А вот Токио да Осаке так досталось! Сущий ад там был! А вы, значит, для отечества уголёк будете добывать… Там, в шахте-то, главное себя берегите.

Вернулся Акела, и Маугли вопросительно взглянул на него.

— Что, удивляешься, что я так быстро? Так это тебе там надо часами сидеть, а мне только на минутку зайти, — беззаботно бросил он.

Маугли шепнул Акеле на ухо:

— Младенец там был?

— Где ещё?

— Ну где-где…

— Да вроде были какие-то младенцы по дороге, только я их по отдельности не рассматривал. Ты о каком младенце-то?

— Да так, уже неважно, — нахмурился Маугли и примолк.

Он уже начал сомневаться. Куда же мог подеваться тот младенец? Может, его и вообще не было? Так, привиделся?..

— Что-то у меня слабость такая. Я тоже себя чувствую неважно. Надо хоть поспать, а то совсем плохо станет, — буркнул Акела.

— Температура есть? — обеспокоенно поинтересовался Маугли и потрогал ладонью лоб Акелы. Лоб был довольно горячий, но насчёт температуры трудно было сказать наверняка. Маугли снял бейсболку, отвёл чёлку в сторону и попробовал приложиться лбом ко лбу Акелы. Тот на мгновенье смущённо отстранился и зажмурился, будто ему стало щекотно.

— Да, вроде есть жар, — мрачно отметил Маугли, трогая свой лоб для сравнения.

— Ну вот, у тебя понос, у меня температура… Плохо дело! — с усмешкой шепнул Акела на ухо Маугли. — А ты опять говоришь как девчонка.

Глянув искоса на Акелу, Маугли прошептал в ответ:

— Вон, видишь там, эти, в солдатской форме? Они на Хоккайдо едут, будут работать в угольных шахтах. Сколько здесь разного народу едет!

Акела обернулся, посмотрел на мужчин в проходе и кивнул.

— Вот и папаша мой, если бы был жив, тоже, наверное, мог бы с ними ехать.

Замечание Акелы так удивило Маугли, что он снова внимательно посмотрел на мужчин в проходе. Значит, отец Акелы, ютившийся на кладбище, был такой же примерно, как они?.. Перед ним будто мелькнула спина того незнакомого мужчины, исчезающего во мраке вместе с четырёхлетним мальчиком. Понурившись, волоча за собой дырявое одеяло, он бредёт по кладбищу, будто по водной глади, выходит в город и проходит прямиком в голову Маугли. Чёрная тень ребёнка тащится за ним по пятам. Мужчина, хотя и жив ещё, но уже мёртв. Потому и шагов его не слышно, и голоса он не подаёт. Он бредёт сгорбившись — подыскивает себе место, чтобы по-настоящему умереть. Хотя он уже умер, но ведь у него четырёхлетний ребёнок, поэтому он ещё не может стать настоящим мертвецом. Под шум листвы мужчина с мальчиком бредут по кладбищу, проходят сквозь тело Маугли, идут из Акиты в направлении Хоккайдо, ступая по серой глади моря…

Поезд остановился на станции. Из вагона почти никто не вышел. И Акела, и Маугли молча смотрели в окно. Поезд снова тронулся. Дождь лил по-прежнему. Капли барабанили по оконному стеклу и стекали прозрачными струйками.

Один из мужчин с нездоровым цветом лица поднялся с пола. В этот момент поезд тряхнуло, и мужчина повалился прямо на Акелу. Маугли невольно вскрикнул. Акела обеими руками упёрся в корпус мужчины и легонько оттолкнул его от себя. Восстанавливая равновесие, мужчина налитыми кровью глазами уставился на Маугли. Его безучастный взгляд скользнул по лицу Маугли. Потом он издал тихий звук — то ли пробормотал что-то, то ли рыгнул. Вонь донеслась до ноздрей Маугли. Человек в комбинезоне поддержал его, и мужчина, пошатываясь, стал пробираться к тамбуру. Наверное, шёл в уборную. Акела, вздохнув, взглянул на Маугли, лицо которого снова стало мертвенно-бледным, затравленным. На губах Маугли появилась плаксивая гримаса. Казалось, он вот-вот заплачет. К тому же, у него, вероятно, опять разболелся живот. Но в уборную Маугли пока не шёл. Наверное, ждал, когда тот мужчина освободит уборную и вернётся на место. Придя к такому заключению, Акела запихнул лежавшие у него на коленях газетные листы к себе в узел и закурил сигарету. Сидевшие в проходе мужчины поглядывали на него осуждающе — им, похоже, самим хотелось покурить. Другие пассажиры тоже, видно, были не в восторге. Но Акеле хотелось им всем сказать: если так хочется, взяли бы да купили сами на любой станции в киоске. Что же, мне в мои семнадцать лет вам всем сигареты раздавать, что ли?! Взрослые вы или как?! Совести у вас нет!

Нахмурившись, Акела продолжал курить. Но тут, может быть оттого, что у него был жар, вдруг в горле запершило и захотелось бросить недокуренную сигарету на пол. То-то, наверное, эти в проходе бросятся, как обезьяны, отталкивая друг друга и вереща: «Мне тоже! Мне тоже!» Ему захотелось попробовать, но смелости не хватило. Сдержавшись, он продолжал курить, но решил глубоко не затягиваться.

Всё-таки эти мужчины на отца Акелы не были похожи. Кто был помельче, у кого лицо было круглее, кто был помоложе, кто носил очки… Правда, Акела и сам уже плохо помнил, как выглядел отец. Ему только казалось, что по-другому. Но постепенно он стал находить некоторое сходство: наверное, у отца тоже были вот такие почерневшие руки, и одет он был в такие же лохмотья, и пахло от него так же, как от этих мужиков… «Да нет, впрочем, совсем он был не похож… Или всё-таки похож?!» — размышлял Акела. Даже на его взгляд, эти мужчины были слишком уж убогие, слишком грязные. Даже среди обезьян они были самые ничтожные обезьяны, неудачники, с которыми никто не стал бы иметь дело. Если так, то, выходит, и его отец был тоже обезьяной-неудачником? Ну да, он ведь и был «живым трупом»…

Настроение у него вконец испортилось, к горлу подступила тошнота. Акела затушил сигарету об пол, сунул окурок в карман штанов и закрыл глаза. Когда у тебя температура, лучше ни о чём таком неприятном не думать. Коли уж назвался Акелой, то надо, как и подобает Акеле, петь «Ночную песню джунглей». «Время гордости и силы, время когтей и клыков. Э-гей! Где ваш клич?! Войте, волки! Войте!»

— Немножко осталось. Потерпите. Устали небось? Скоро приедем в Ёкотэ — там и покормят. Настоящего белого риса до отвала наедитесь. А там уж и до Куросавы недалеко. В Куросаве нас встретят. Ждут уже, — послышался за спиной у Акелы противный голос тощей мартышки.

Недалеко от двери в тамбур пристроилась компания — несколько подростков ублюдочного вида. Этот тип обращался к ним: видно хотел показать, какой он умный. Акела и не представлял, что токийский выговор может так мерзко звучать. Откуда-то сбоку донеслись тонкие женские голос — будто извивающиеся червяки из Холодной спальни:

— Да что же это такое с Японией творится! Вон, ещё говорят, тысяч двести или триста солдат всё никак из тех проклятых мест не вернутся! А кто и возвращается, так что они у себя в Японии найдут? Ни дома, ни семьи… Кому они здесь нужны-то? Одни неприятности от них. Только и остаётся им куда подальше податься да вкалывать там. А всем риса подавай да овощей…

— Переживают все, волнуются, а чего уж так волноваться? Работа как работа, а вечером у всех свободное время. Ну да, и кинотеатр там есть. Конечно, не Токио, но город хороший, не скучный. Уж голодать точно не придётся. Чем в Токио бродяжничать да с голоду подыхать, уж лучше там работать. Повезло вам!